Тут Бьёрн принялся называть мне имена всех людей на борту, четверых из них я обязательно должен был запомнить. Если, приплыв в Норвегию, мы встретим врага, наши корабли попытаются держаться вместе. В этом случае мы будем повиноваться приказам Олава, отдаваемым флагами с борта его корабля. Если кораблям придется разойтись, что может случиться довольно скоро, каждый корабль будет действовать самостоятельно, под управлением шкипера. Наш шкипер сейчас стоял на корме рядом с рулевым: то был высокий тощий человек с огненно-рыжей бородой и редкими пушинками волос. Асгейр Штаны – так его звали, что было весьма странно, ведь штанов он как раз не носил, а ходил в килте. Рулевой был этаким широкоплечим медведем с косматой темной бородой, его звали просто Конь, но в хорошем подпитии его нередко называли Кобылой. Бьёрн не знал, почему тот получил такое прозвище, но пояснил, что Коня никогда нельзя называть Кобылой в его присутствии, иначе он приходит в ярость и крушит все вокруг.

В морской битве, продолжал Бьёрн, шкипер всегда пытается взять на абордаж и очистить корабль противника. Но если так случится, что нападут на нас и Асгейр Штаны и Конь погибнут или их приказы нельзя будет услышать из-за шума, то воины с каждого места должны сражаться вместе. Как уже говорилось, местом называлось расстояние между двумя шпангоутами, или вязями, как их называли мы, норвежцы, и между каждым шпангоутом была одна пара весел. Мы с Бьёрном занимали третье от носа место с левого борта. Держаться нам следовало с двумя воинами с правого борта, их звали Вальдемар и Рагнар Кузнечный Молот. Вальдемар был родом из Гардарики, у него были волнистые волосы цвета вороньего крыла. Если посмотришь с одной стороны лица, то покажется, что он красив, но с левой стороны у него была вмятина от удара палицей, и левый глаз постоянно подергивался. У Рагнара Кузнечного Молота, насколько я мог видеть, молота не было, но он сам немного походил на молот. Все в нем было толстым, широким и тяжелым, а волосы росли не только на голове, но и немного на плечах, такого я никогда раньше не видел.

Как у большинства воинов на корабле, у моего брата тоже было прозвище. Обычно его звали просто Бьёрн, но, если дружинники выпивали и начиналось веселье, его звали Бьёрн Удар в брюхо. Я подозревал, откуда взялось это прозвище, но меня оно наполняло своего рода восхищением. Мой брат – настоящий воин, один из лучших людей Олава. И в каком-то смысле именно поэтому все казалось таким, как раньше. Бьёрн всегда, даже когда мы были совсем маленькими, опекал меня. Именно он научил меня плавать, и именно он следил, чтобы я не взбирался на самые крутые склоны и не разбился. Бьёрн защищал меня от сыновей бонда, если бы не он, они бы изводили меня куда хуже. А теперь он, Бьёрн Удар в брюхо, снова будет меня защищать.

Самого меня взяли на корабль за мое умение строить суда, и поэтому меня стали звать Торстейн Корабел; прозвище, данное на Оркнейях, прочно ко мне пристало. Весь второй день на борту я провел, осматривая оснастку и корпус, об этом меня попросил Асгейр. Меня пустили и в трюм, и там я долго стоял среди сундуков Олава, держа в руках факел, томимый желанием поднять крышку одного из них, но все же не осмелился. Я не собирался ничего красть, вором я никогда не был. Мне хотелось просто посмотреть. Но я понимал, что, если кто-то спустится и увидит меня у открытого сундука, меня начнут подозревать, а я ведь видел, что Олав может быть жестоким.

Ни под палубой, ни на ней я не нашел ничего, что требовало бы починки. Похоже, корабль был совсем новым. Единственное, что нужно было подправить, – это крепление рулевого весла. На таких больших драккарах, как корабли Олава, рулевое весло представляло собой длинный шест, который переходил в широкую лопасть, погруженную в воду. Весло крепилось к борту судна на четырехугольном куске дерева. Для управления рулем к нему крепился румпель, идущий под прямым углом к веслу, так что рулевой стоял, держа румпель перед собой. Из-за того, что румпель находился в постоянном движении, он нередко расшатывался, и именно это случилось на нашем корабле.

Я разогрел жир и смазал верхнюю часть весла, а затем обвязал румпель сверху и снизу. Таким образом румпель мог расшатываться сколько угодно, соскочить он уже не мог. Асгейр Штаны был в полном восторге от этого и сказал, что, как только мы причалим к берегу, он покажет Олаву мою работу. По его словам, на других кораблях случалось то же самое.

Еще одну ночь мы плыли по южному ветру, а к вечеру третьего дня увидели на востоке землю. Корабль Олава повернул на север, и остальные последовали за ним. Бьёрн пояснил, что Олав не хотел причаливать к берегу в темноте, сначала ему нужно было выяснить, куда мы приплыли. Хоть на наших кораблях были умелые мореходы, никто не мог быть уверен, что ветер и течения не отнесли нас дальше, чем мы думали.

Когда над морем сгущалась тьма, я заметил, что настроение на корабле сильно поменялось. Разговоры смолкли. Кто-то затягивал на себе пояс с оружием и осматривал стрелы, другие собирали шкуры, одеяла, миски и складывали в свои мешки. Той ночью по палубе не катились кости, их щелканье сменил звук точильного камня о лезвия топоров и мечей. Фенрир тоже это заметил. Большую часть времени с тех пор, как мы отплыли от Оркнейских островов, он сновал по палубе, ведь у людей вокруг можно было получить кусочки вяленой рыбы и солонины, а многие из них хватали его в охапку и трепали по шерсти. Теперь казалось, что воины ушли в себя, а лица в отблесках огня жаровни выглядели мрачными.

Сам я провел ночь рядом с Бьёрном. Мы лежали плечом к плечу под одним одеялом, и думаю, ни одному из нас не удалось заснуть. Перед рассветом Бьёрн внезапно кашлянул и сказал:

– Если дело дойдет до битвы, держись слева от меня. Если они полезут на палубу, руби им ноги. Говорят, люди ярла плохо защищают ноги.

Я ничего на это не ответил. Бьёрн, наверное, знал, как это бывает. Но я, пожалуй, до этого момента не понимал до конца, куда мы отправились и что нас ждет. Я поднял руку, прикрывая глаза от восходящего солнца, и увидел шхеры и сопки на берегу. Я почувствовал укол сожаления. Нам с Бьёрном было бы лучше остаться на Оркнейских островах, чем возвращаться с Олавом в Норвегию. А он еще говорит о том, как рубить ноги людям. Разве я не переплыл море именно для того, чтобы держаться подальше от подобного?

Но, возможно, мои воспоминания о чувствах, которые я тогда испытывал, со временем исказились. Тогда я был всего лишь мальчишкой, и для меня было настолько важно, что я снова с Бьёрном, что я не колеблясь отправился бы за ним даже в пасть к волку Фенриру. Может, в тот момент, стоя у планширя, я просто чувствовал волнение, которое испытывают все, зная, что скоро может зазвучать песнь мечей. Может, я представлял себе, как мы вместе с Бьёрном будем правителями у нас дома, в Вингульмёрке, как только Олав выделит нам нашу долю серебра и даст нам власть хёвдингов.

Как бы то ни было, долго простоять мне не пришлось. К этому моменту все воины Олава были готовы, а поскольку они знали не больше, чем я, они приготовились к любой неожиданности. Для таких воинов, какими были люди Олава, было обычно, что каждый из них мог заменить целое войско. Даже если все его товарищи пали в бою, он по-прежнему мог продолжать сражение. Поэтому каждый воин был вооружен топором и саксом. В придачу у каждого был щит, лук и по меньшей мере тридцать стрел, а Олав позаботился о том, чтобы почти у всех был кожаный доспех или кольчуга. Многие также носили шлемы. Шлемы, щиты и доспехи лежали в сундуках, пока мы еще не причалили, но почти все воины уже собрали все свое оружие, и если бы мы сейчас наткнулись на вражеские корабли, мы могли бы дать им бой. Я был вооружен так же, как и остальные; тем утром Асгейр Штаны выдал мне колчан со стрелами и сакс. Лук у меня уже был, но Асгейр, по-видимому, хотел проверить, достаточно ли он тугой, и велел мне надеть на него тетиву. Затем он натянул тетиву, но не до конца, ведь руки у него были длинней моих и он понимал, что лук может треснуть, если натянуть его до предела.

– Достаточно тугой, – пробормотал он и отдал лук мне. – Но умеешь ли ты стрелять?

– Да он подобьет тощую белку за сотню шагов! – заявил Бьёрн. Это была ложь. Я никогда не стрелял в белок, отец не хотел, чтобы мы убивали животных не для еды, а в белке-то мяса всего ничего.

– Я никогда не стрелял в белок, – сказал я, и Асгейр рассмеялся.

– Твой брат имеет в виду другое, Торстейн. Он просто хочет сказать, что ты хорошо управляешься с луком. – Он похлопал меня по плечу, и усмешка его вдруг угасла. – Будешь лучником на вашем месте. Тогда и посмотрим, насколько ты хорош.

Затем он вложил мне в ладонь рукоять сакса и вернулся к рулевому.

Бьёрн пояснил, что у Асгейра есть обычай назначать новеньких лучниками. Он считал, что лучшая битва – та, в которой не скрещиваются мечи и не сталкиваются борта кораблей. Так думал не он один.

– Эти люди, – сказал Бьёрн, указывая рукой на воинов на корабле, – они не такие, как в тех историях, которые нам рассказывал отец. Ни один из них. Когда мы идем в битву… Кто-то теряет рассудок, как берсерки. А другие, они дрожат всем телом. Кто-то даже делает в штаны, Торстейн. А потом, когда всё позади… – Бьёрн потупил глаза, и вдруг мне почудилось, что с нами отец и слова его исполнены опыта прожитой жизни: – Люди гибнут, Торстейн. Их ранят, они… Они истекают кровью и умирают. Так что, если мы можем победить, не вступая в ближний бой… Так гораздо лучше.