Новая власть сразу явила свою богоборческую сущность. Многие русские епископы, священники и монахи приняли тогда мученическую смерть. Большевики уничтожали их с особым остервенением, как когда-то якобинцы – французское духовенство. Сказывалась вековая бесовская революционная ненависть к Евангелию и Церкви, идущая еще от вольтеровского «Раздавите гадину!». Красный террор, официально объявленный 5 сентября 1918 года, начался на самом деле с первых дней советской власти. Массовые бессудные расстрелы стали в Москве повседневностью. Сначала их производили в Петровском парке, где среди других был расстрелян любимый москвичами отец Иоанн Восторгов, затем на Ходынке, в Хамовнических казармах, в бывшем Александровском юнкерском училище на Знаменке и на городских кладбищах. Обычно расстреливали в ночное время, тайно, включая мотор автомобиля, чтобы заглушить звуки выстрелов и крики казнимых, тела которых тут же зарывали.
Москва превратилась в самое большое в России место концентрации политзаключенных, заложников и пленных. Заложниками становились люди из всех сословий – духовенства, интеллигенции, дворянства, купечества, а также простые горожане и крестьяне. Взятый в заложники был почти наверняка обречен на расстрел.
ЧК со своей страшной внутренней тюрьмой занимала целый комплекс зданий на Лубянке. Один из москвичей, имея в виду справочное издание тех лет «Вся Москва», горько пошутил: «Посмотрите адрес-календарь Москвы, и вы увидите, что “Вся Москва” сидит или сидела тут».
Но поскольку московские тюрьмы не могли вместить огромного количества узников, в первые же месяцы своего существования ЧК начала создавать в Москве концлагеря. Это были первые семена ГУЛАГа, который заполонит потом всю страну. Многие из лагерей разместили в древних московских монастырях – Иоанно-Предтеченском, Рождественском, Андреевском, Спасо-Андрониковом, Новоспасском, Покровском и других. Самыми страшными расстрельными местами стали Иоанно-Предтеченский и Новоспасский монастыри. В Новоспасском работал настоящий конвейер смерти. По свидетельству очевидцев, тела расстрелянных зарывали прямо тут же, в насыпи на берегу Москвы-реки.
13 (26) октября 1918 года патриарх Тихон отправил Совету народных комиссаров свое послание, в котором подводил итог годовщине кровавого правления большевиков. Впервые со времен митрополита Филиппа, обличавшего злодеяния Ивана Грозного, этого венчанного душегуба, верховный пастырь Русской Церкви обращался к власти с таким горьким и гневным пророческим словом: «Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?..
Народу… вы обещали дать мир “без аннексий и контрибуций”.
От каких завоеваний могли отказаться вы, приведшие Россию к позорному миру? Вместо аннексий и контрибуций великая наша Родина завоевана, умалена, расчленена, и в уплату наложенной на нее дани вы тайно вывозите в Германию не вами накопленное золото.
Вы отняли у воинов все, за что они прежде доблестно сражались. Вы научили их, недавно еще храбрых и непобедимых, оставить защиту Родины, бежать с полей сражения…
Отказавшись защитить Родину от внешних врагов, вы, однако, беспрерывно набираете войска.
Против кого вы их ведете?
Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и, вместо мира, искусственно разожгли классовую вражду…
Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью, часто без всякого следствия и суда… Казнят не только тех, которые перед вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виновны, а взяты лишь в качестве “заложников”… Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не винных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной “контрреволюционности”. Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением последнего предсмертного утешения – напутствия Святыми Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения.
Но вам мало, что вы обагрили руки русского народа его братской кровью… вы толкнули его на самый открытый и беззастенчивый грабеж…
Сначала под именем “буржуев” грабили людей состоятельных; потом, под именем “кулаков”, стали грабить наиболее зажиточных и трудолюбивых крестьян, <…> хотя вы не можете не сознавать, что с разорением великого множества отдельных граждан уничтожается народное богатство и разоряется сама страна…
Вы обещали свободу…
Великое благо – свобода, если она правильно понимается: как свобода от зла, не стесняющая других, не переходящая в произвол и своеволие. Но такой-то свободы вы не дали: во всяческом потворстве низменным страстям толпы, в безнаказанности убийств, грабежей заключается дарованная вами свобода. Все проявления как истинной гражданской, так и высшей духовной свободы человечества подавлены вами беспощадно. Это ли свобода, когда никто без особого разрешения не может провезти себе пропитание, нанять квартиру, когда семьи, а иногда население целых домов, выселяются, а имущество выкидывается на улицу, и когда граждане искусственно разделены на разряды, из которых некоторые отданы на голод и разграбление? Это ли свобода, когда никто не может высказать открыто свое мнение, без опасения попасть под обвинение в контрреволюции? Где свобода слова и печати, где свобода церковной проповеди? Уже заплатили своей кровью мученичества многие смелые церковные проповедники; голос общественного и государственного осуждения и обличения заглушен; печать, кроме узко большевистской, задушена совершенно…
Не буду говорить о распаде некогда великой и могучей России, о полном расстройстве путей сообщения, о небывалой продовольственной разрухе, о голоде и холоде, которые грозят смертью в городах, об отсутствии нужного для хозяйства в деревнях… Да, мы переживаем ужасное время вашего владычества, и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней образ зверя»[344].
Большевики пытались разрушить Церковь не только извне, но и изнутри. Для этого и был создан «обновленческий» проект, рожденный в недрах ЧК. Многие из революционеров учились в духовных семинариях, ставших во второй половине XIX века рассадниками атеизма и радикальных взглядов. Они хорошо знали внутреннюю жизнь Церкви и ее противоречия, в частности недовольство белого духовенства епископатом, на чем и сыграли. Немало священников придерживалось тогда левых убеждений. Даже отец Сергий Булгаков долгое время был сторонником идеи «христианского социализма». Реформы в Церкви – и канонические, и касающиеся приходской жизни – назрели давно, но они оказались в руках тех, кто рьяно изъявил готовность во всем сотрудничать с новой, откровенно безбожной властью. Так возникла «Живая церковь». Среди ее деятелей и сторонников было много людей искренних, жаждущих благих перемен, но были и завзятые властолюбцы и интриганы, не брезгующие предательством и доносами. При всем своем «модернизме» лидеры обновленчества – епископ Антонин Грановский, Александр Введенский, Владимир Красницкий и другие – оказались приверженцами давней и худшей церковной традиции – искать опору и поддержку в светской власти, забыв слова из псалма, звучащие на каждой литургии: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения».
В 1922 году обновленцам удалось добиться заключения под домашний арест патриарха Тихона. Как раз в это время Бердяев готовился к высылке из России, и ему часто приходилось бывать в ГПУ.
О том, чему ему там довелось быть свидетелем, мыслитель поведал в автобиографической книге «Самопознание»: «Однажды я пришел в Гепеу и дожидался следователя, заведывавшего высылкой. Я был поражен, что коридор и приемная Гепеу были полны духовенства. На меня это произвело тяжелое впечатление. К Живой церкви я относился отрицательно, так как ее представители начали свое дело с доносов на патриарха и Патриаршую церковь. Так не делается реформация, которой я сам хотел. В приемной Гепеу я столкнулся с епископом Антонином, которого я встречал в Петербурге. Епископ Антонин был один из самых талантливых и передовых русских епископов, он играл активную роль в Религиозно-философских собраниях. Но его роль в образовании церкви возрождения была некрасивой, он постоянно угрожал и доносил. Епископ Антонин подошел ко мне, поцеловал меня и хотел вести со мной интимный разговор, вспоминая прошлое. Разговор в приемной Гепеу мне показался неуместным, и я был с ним очень сух. Это было одно из последних моих впечатлений от советской России и не радостных»[345].