Однако баталии между теми, кто, несмотря на глубокие разногласия, говорил на языке одной, драгоценной им всем культуры, могли происходить не только серьезные, но и очень веселые, искрящиеся умом и красотой слова. Полем таких шуточных сражений стал в 1915 году рукописный домашний журнал «Бульвар и Переулок». Его листки хранятся в фонде М. О. Гершензона Отдела рукописей Российской государственной библиотеки. Добротную и подробную статью о «Бульваре и Переулке» с приложением материалов из журнала опубликовала в десятом номере (1994) «Нового литературного обозрения», полностью посвященном Вяч. Иванову, В. Ю. Проскурина.
Возникло это рукописное издание из дружеских вечеров и застолий русских мыслителей – участников Религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева. Журнал недаром получил свое название. Сложилось так, что «славянофилы» – Вяч. Иванов, В. Ф. Эрн, С. Н. Булгаков – жили на Зубовском бульваре, а их противники – рядом, в переулках между Арбатом и Пречистенкой. На рисунке Е. С. Кругликовой, который предназначался для обложки, на углу бульвара и переулка нос к носу сталкиваются кот и пес. Этот символ противостояния – «как кошка с собакой» – имел еще и скрытый смысл. Кот был своеобразным семейным тотемом Вяч. Иванова и его домашних, пес – не менее очевидным «геральдическим знаком» Бердяева с его атакующим полемическим задором и темпераментом. К тому же если Ивановы всегда держали котов и кошек, Бердяевы – собак. Не склонный к слезам философ вспоминал, как плакал, когда умер его мопс Томка и когда при высылке из советской России вынужден был расстаться со своим скайтерьером Шулькой. Но, впрочем, в Париже любимцем Бердяева и Лидии Юдифовны стал кот по имени Мури – «красавец и настоящий шармёр». Когда он умер, Бердяев рыдал.
В феврале 1915 года, приехав в Москву после очередного продолжительного отсутствия, Бердяевы остановились, как они предполагали поначалу, ненадолго, в квартире сестер Аделаиды и Евгении Герцык в Кречетниковском переулке, 13. Но через две недели Бердяев упал на улице и сломал ногу. Два месяца ему пришлось провести в гипсе у сестер Герцык, что не мешало продолжению горячих споров с Вяч. Ивановым, В. Ф. Эрном и С. Н. Булгаковым. «Вот тогда-то, – писала В. Ю. Проскурина, – скорее всего, и намечаются контуры “Бульвара и Переулка” с “нейтральной” зоной в доме сестер Герцык, объединивших противостоящие стороны. Тогда и сочиняется объявление о выходе журнала со списком участников»…[317]
В этот список вошли Вяч. Иванов, Н. А. Бердяев, В. Ф. Эрн, М. О. Гершензон, С. Н. Булгаков, Л. И. Шестов, А. К. и Е. К. Герцык, Ю. К. Балтрушайтис. Кроме того, авторами журнала были жены Н. А. Бердяева и Вяч. Иванова – Лидия Юдифовна и Вера Константиновна.
Оппоненты «бульварников» именовались «переулочниками». М. О. Гершензон с семьей (он был женат на сестре консерваторского профессора Лидии Ивановой А. Б. Гольденвейзера Марии Борисовне) жил в Большом Николопесковском, 13; Бердяевы весной 1915 года переехали от сестер Герцык в Большой Власьевский, 14, где прожили семь лет вплоть до самого изгнания. Об этом постоянно спорящем между собой содружестве, пытаясь понять его, Е. К. Герцык писала: «Но что же объединяло между собой таких несхожих мыслителей, как Вяч. Иванов и Гершензон, Шестов и Бердяев? Это не группа идейных союзников, как были в прошлом, например, кружки славянофилов и западников. И все же связывала их не причуда личного вкуса, а что-то более глубокое. Не то ли, что в каждом из них таилась взрывчатая сила, направленная против умственных предрассудков и ценностей старого мира, против иллюзий и либерализма, но вместе с тем и против декадентской мишуры, многим тогда казавшейся последним словом?»[318]
Смеховая традиция «Бульвара и Переулка» была тесно связана с «арзамасскими» забавами и с наследием Козьмы Пруткова. Здесь царили пародия и веселый перевертыш. Для травестирования мог сгодиться даже формат газетного объявления, как, например, в шуточном опусе Эрна «Бульварная пресса и переулочные точки зрения». Вот одно из этих объявлений: «Вегетарианская столовая… Примерное меню: 1. Разварной тезис. 2. Антитезис с горьким миндалем. 3. Душа России всмятку. 4. Салат из антиномий. 5. Пастеризованный синтез… Собачья Площадка, что у Николы-на-Ямах…»[319]
Текст был, конечно же, рассчитан на очень узкий круг «своих», знающих обстоятельства и потому хорошо понимающих намеки. Речь шла о Бердяеве. «Тезис», «антитезис», «синтез», «антиномии» были постоянными композиционными приемами в его сочинениях, методом парадоксального мышления философа. «Душой России» называлась одна из бердяевских работ, вышедшая отдельным изданием в 1915 году. Адрес «Собачья площадка, что у Николы-на-Ямах» тоже включал в себя сразу несколько намеков. «Собачья площадка», где философ никогда не жил, напоминала о бердяевском «тотеме» с рисунка Е. С. Кругликовой. Трактир «у Николы, что на Яме» находился на противоположном конце Москвы от арбатской Собачьей площадки – у Мясницких ворот. Всем было известно, что Бердяев ходил туда беседовать с народными богоискателями. И наконец, «Ямы» во множественном числе намекали на неблагоустроенность улиц, где философ сломал ногу.
Характер столь же веселого словесного шаржа носило «объявление» «Врачи и лечебницы», составленное Л. Ю. Бердяевой: «Эрн В. Ф., профессор. По всем специальностям. Народная медицина… Баня, травы, заговоры. Метод онтологический». Здесь явно пародировалось «славянофильство» Эрна.
«Иванов Вяч. Ив., приват-доцент. Гипнотизм, магнетизм. Ритмическая гимнастика. Лечит парами и эфиром»[320]. В шуточном портрете выделялись главные черты прежнего хозяина «башни» – душеловца с его почти магической властью над умами, великого знатока античной и русской метрики.
А М. О. Гершензон сочинил для «Бульвара и Переулка» забавную «Теорию словесности», где уподобил грамматический состав предложения семье: подлежащее – отцу семейства, сказуемое – матери-хозяйке, дополнения – детям, прилагательные – племянницам и другим родственникам, живущим в доме. На основе этого он сделал «сравнительный анализ» стиля Бердяева и Вяч. Иванова: «Фраза Н. А-ча более похожа на деловое товарищество, нежели на любящую семью; у него члены фразы находятся между собою в юридических, но не в душевных отношениях, каждая фраза замкнута, не желает знать своих соседей… Отсюда проистекает впечатление, что слова, употребляемые Н. А-чем, в сущности, прирожденные холостяки… те немногие определения, которые родились у подлежащего со сказуемым, кажутся лишними, нелюбимыми…
То ли дело патриархальная фраза Вяч. Ив.! Здесь много детей… но еще больше гостей; ибо здесь царит радушное и приветливое гостеприимство, дверь для всех открыта и стол повсечасно уставлен яствами. Фраза Вяч. Ив. – многолюдная трапеза, где за непринужденной беседою сотрапезники неспешно вкушают поэзию и мудрость, коих к концу и вовсе не остается. Власть домохозяев – подлежащего и сказуемого – почти не чувствуется, но все совершается по их тайному замыслу… Сюда не войдет какой-нибудь неуч, грубый труженик, конкретное существительное, здесь только избранные слова, которые способны поддержать разговор “о Логосе и о матерьях важных”; здесь вкруг стола что ни слово, то именитый символ, или благородная метафора, каждое существительное – не существительное, а глагол, именно “глагол времен, металла звон”, здесь дальние странники, выходцы из грек и из латин, ветхие мнихи, слова иератические, речения выспренние и торжественные»[321].
Журнал «Бульвар и Переулок» просуществовал всего лишь несколько месяцев, но любовь к веселой импровизации сохранилась в семье Ивановых навсегда. Позже, в 1926 году, живя в Италии, дети Вяч. Иванова Лидия и Дмитрий начали выпускать для отца рукописную газету в одном экземпляре. Называлась она «Пуля Времен – Гляс наших, открытый всеми новому, НО благородному». (Слово «Гляс» возникло в результате опечатки вместо «глас», но прижилось и не было исправлено.) Газета выходила на протяжении многих лет. Среди ее воображаемых сотрудников были писавший политические передовицы ярый монархист генерал Поедай-Жаркое и заведующий культурной частью бывший семинарист Фьоресценский (явный намек на Флоренского). Публиковался в ней и Вяч. Иванов, а со временем стали появляться материалы и высказывания от лица собратьев по перу, разбросанных по всему миру, вовсе не знакомых людей, католических монсеньоров и даже папы римского. Никто из них, конечно, о своем «авторстве» в «Пуле» и не подозревал.
Летом 1916 года Ивановы вместе с Эрнами наняли дачу на Красной Поляне – неподалеку от Гагры. Там находились греческое селение и несколько профессорских дач. В ущельях и долинах среди гор рос густой лес. Повсюду царила дикая, первозданная красота. Впоследствии Вяч. Иванов вспоминал об этих местах в неоконченной поэме «Деревья»:
Медведей, один из которых упомянут в поэме, в тех местах и в самом деле водилось немало. Лидия Иванова вспоминала, как однажды маленький Дима увидел рядом с собой четырех медвежат и хотел было к ним кинуться, но мама и нянюшка, несмотря на бурный протест ребенка, увели его во избежание встречи с медведицей, что могла появиться в любую секунду.
Познакомились тогда Ивановы и Эрны и с молодым монахом отцом Маркелом, который был тайным помощником отшельников-«имяславцев», живших вокруг в лесах. Возникло это направление в русском монастыре на Афоне. «Имяславцы» утверждали, что имя Иисуса уже само по себе есть Бог и обладает Божественной силой. В обители между братией вспыхнули бурные споры. Святейший синод Российской Православной Церкви, рассмотрев дело, признал «имяславство» (или, как его называли еще, «имябожество») ересью. В 1913 году к Афону подошли русские военные корабли. Несколько сотен «имяславцев» были насильственно вывезены в Россию и разосланы по разным монастырям. Некоторые из них тайно жили в лесах, в том числе и вокруг Красной Поляны. Лидия Иванова писала: «Они располагались за много верст один от другого, и зимой были абсолютно лишены какого-либо общения с людьми… Летом же посредником меж ними служил о. Маркел. Он им носил провизию для зимы – муку, крупу, свечи, спички. Деньги о. Маркел добывал продажей мелких деревянных изделий – ложек, блюдечек, разрезных ножей, которые пустынники вырезали из красивого белого дерева, напоминающего слоновую кость и прозванного в этих местах “кавказской пальмой”»[323].
«Имяславцам» в России сочувствовали очень многие верующие и культурные люди. В их защиту выступил отец Павел Флоренский. Одно из своих стихотворений посвятил «имяславцам» в 1915 году Мандельштам:
Благоволил «имяславцам» и Эрн. Он сумел войти с ними в доверительные отношения и даже пригласил одного из пустынников встретиться с ним и Вяч. Ивановым. Когда тот пришел, они втроем закрылись в комнате и очень долго, оживленно и сердечно беседовали. На Вяч. Иванова эта встреча произвела глубокое и радостное впечатление.
Осенью Лидия с М. М. Замятниной и Эрнами вернулась в Москву, поскольку начинались занятия в консерватории. Вяч. Иванов с Верой и Димой решили на год остаться на юге. На две недели они остановились в Мацесте, где поэт лечился грязевыми ваннами, а затем поселились в пансионате «Светлана» в Сочи. Вяч. Иванов работал там очень много: написал значительную часть мелопеи «Человек», ряд лирических стихотворений, перевел размером подлинника Эсхиловы трагедии.
В декабре из Москвы приехала Лидия, чтобы провести с семьей рождественские праздники. Об этих днях она вспоминала: «Среди пансионеров были певцы, один пианист; они устраивали музыкальные вечера. Вячеслав для забавы написал маленькую драматическую сценку, и Вера устроила спектакль. Я забыла, о чем шла речь, но было что-то патетическое и появлялся отравленный букет цветов»[325].
Весело и беспечно праздновали в пансионате «Светлана» наступающий 1917 год.