Несмотря на эти бурные, но краткие размолвки, Вячеслав и Лидия были счастливы в Загорье. Оба много работали, отрываясь от пера и бумаги только на время обеда, утреннего и вечернего чая, а также прогулок и игр с детьми. Из Швейцарии вернулась Мария Замятнина вместе с сыном Лидии Дмитриевны Константином, блестяще окончившим Женевский лицей. Но в конце лета Мария Михайловна и Константин уехали с маленькой Лидией в Петербург. Ивановы остались с Верой.

Через Загорье проходили богомольцы, идущие в Киевскую лавру и в Иерусалим. Лидия Дмитриевна часто беседовала с ними. Особенно пришлась ей по сердцу странница Катя, вместе с которой она мечтала отправиться в паломничество в Киев. Наверное, при этом Лидии Дмитриевне вспоминались их совместное с Вячеславом возвращение в Церковь, первое после многолетнего перерыва причастие в Киево-Печерской лавре и радостная телеграмма Владимиру Соловьеву…

Позже Вяч. Иванов рассказывал Ольге Шор, что как-то раз во время прогулки по Загорью в ясный осенний день Лидия заговорила о том, как хорошо было бы им вдвоем пойти паломниками по монастырям и скитам. «Пойдем, милая», – согласился он. Лидия вдруг словно опомнилась. «Нет, нет, – быстро проговорила она, – это мне можно, тебе – нельзя».

Наступила уже поздняя осень. В Загорье становилось холодно и сыро, но Ивановы всё откладывали свой отъезд в Петербург. А тут в окрестных деревнях неожиданно вспыхнула эпидемия скарлатины. Был объявлен карантин. Лидия Дмитриевна на лошади объезжала пораженные болезнью селения, помогала недужным, учила матерей ухаживать за больными детьми.

В одной из таких поездок она заразилась и слегла сама. В детстве Лидия Дмитриевна не переболела скарлатиной, а в зрелом возрасте эта болезнь всегда была очень тяжела и опасна.

Вячеслав Иванов не отходил от постели жены. На его глазах Лидия сгорала. На седьмой день болезни – 17 октября 1907 года – она умерла. Перед смертью ее соборовал и причастил священник из местной церкви. На губе Лидии осталась капля Крови Христовой. Последний поцелуй Вячеслава стал одновременно их последним общим причащением. Лидия умерла со словами: «Светом светлым повеяло; родился Христос». Всё это время Вяч. Иванов казался совершенно спокойным. Волошину он дал телеграмму: «Обручился с Лидией ее смертью». 17 октября Волошин написал сонет «Одиссей в Киммерии» и посвятил его Л. Д. Зиновьевой-Аннибал. Сонет этот замкнул цикл «Киммерийские сумерки»:

По преданию, вход в Аид, куда Одиссей и его спутники спустились, чтобы услышать прорицание Тиресия, находился в одной из пещер на киммерийском берегу, в Коктебеле. Нежданным смыслом обернулись в эти дни схождение в царство мертвых «во сретенье тоскующих теней», черный тис – дерево смерти и упоминание Персефоны – царицы Аида. Имя ее в древнегреческой религии было связано с таинствами Элевсинских мистерий – культом умирающего и воскресающего зерна. В них, как и в дионисийстве, смутно брезжило то, что потом ясно прозвучало в словах Спасителя: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин., 12, 24).

Через месяц после смерти Лидии Дмитриевны Вячеслав Иванов и Вера привезли ее тело в Петербург, чтобы похоронить на кладбище Александро-Невской лавры. О прощании с ней Максимилиану Волошину рассказывала Аделаида Герцык: «Мы увидались с ним (Вяч. Ивановым. – Г. З.) в день приезда на товарной станции, где стоял вагон с телом. В сумерках. Дождь шел. Он ждал нас и тотчас стал рассказывать о ее смерти… На похоронах было много народу и цветов. На венке Вячеслава было написано: “Мы две руки единого креста”. В церкви с одной стороны стояли литераторы. Городецкий рыдал как ребенок. А с другой – Зиновьевы – аристократы, кавалергарды»[162].

У Герцык же, приехав в конце ноября в Москву, Вяч. Иванов увиделся с Волошиным. Горькая память о том, что произошло весной на «башне», словно ушла при их встрече. Волошин всем сердцем разделил страдание Вячеслава и в своем дневнике засвидетельствовал, насколько оно было просветленным: «Мы быстро подошли друг к другу и обнялись. Целовались долго. Он припал мне головой к плечу. Долго не говорили. Была только радость. И вдруг я понял, что смерть Лидии – радость»[163].

Трагедия разрешилась катарсисом. Любовь к Лидии Вячеслав пронес через всю жизнь – от первой их встречи в Риме до последнего вздоха. Теперь же опыт скорби переплавился и преобразился в горниле поэзии. Пришла ясная вера, что любовь не прекращается и после смерти одного из любящих, что она, очищенная от земной страсти, еще сильнее и ярче загорается в горнем мире. Об этом и говорила поэма в сонетах Вяч. Иванова «Спор», написанная сразу вслед за пережитым горем. Она словно обозначила главный перелом жизни поэта, по неслучайному совпадению произошедший как раз на середине его земного пути. Если «Золотые завесы», посвященные Маргарите Сабашниковой, завершали изданную в 1911 году первую часть книги «Cor ardens», то «Спор» открывал вторую. Начиналась новая жизнь – после ухода любимой. Поэт вел спор со смертью и в ответ получил нежданное откровение о бессмертии любви, обретающей всю полноту лишь в свете Царства Божьего.

Точно так же, как когда-то флорентийский юноша, влюбленный в дочь своего соседа Портинари и переживший ее смерть, пройдя ад и чистилище, обрел Беатриче в Небесном мире и через нее соприкоснулся с любовью Божественной. Дантовский отголосок явственно звучал и в поэме «Спор»:

Но Смерть в поэме становится вестницей не тьмы, а света и надежды:

По дороге в Эммаус воскресший Христос явился двум своим ученикам и возвестил им о победе над смертью. В поэме «Спор» она сама это засвидетельствовала. Собственный опыт страдания Вячеслав Иванов пережил, проецируя его на главную спасительную тайну мироздания – смерть и воскресение Богочеловека. Теперь поэту предстояло прожить с этим всю оставшуюся жизнь.