– Ну… будем здоровы. Как говорится… – Он никогда не отличался красноречием, поэтому его тост вполне удовлетворил ожидания присутствующих.

А у Елизаветы Петровны Иевлеву тоже ждала рюмка самогона, причём очень хорошего, солёный огурец, жареная картошка. Голодная Иевлева была очень благодарна.

– Ну что, – сказала Петровна, когда Иевлева утолила первый голод, – отвезли, стало быть, крокодила? Ну и слава богу, теперь он не скоро появится. На сто лет дорогу сюда забудет!

– Всё правильно получилось, – сказала Иевлева, – очень хорошо, лучше и быть не может. Ну не буду я изучать этого ящера. И чёрт с ней, с наукой. Есть вещи поважнее. Хотя ужасно интересно, честно говоря.

Петровна смотрела, как Иевлева ест, сама выпила с удовольствием рюмку, похвалила соседку через улицу за отличного качества продукт, подумала, налила ещё.

– Ты понимаешь, – говорила она, – дело ведь не в том, что денег на водку жалко. Хотя и не дешёвая она. А просто, когда это лично изготовлено, сама ты сделала, или соседка сделала, это уже другое. Это совсем другой вкус и потом тоже по-другому себя чувствуешь. Так, поплачешь тихонько и спать идёшь. А утром как новенькая, и не болит ничего.

– А из-за чего вам плакать? – удивилась Иевлева.

– Плакать? Так всем есть – из-за чего. Люди это чувствуют, особенно бабы. И плачут, а из-за чего, не могут сказать. Ну я – другое дело. У меня мужа убили. А я беременная была. Они в Ростов поехали на базар, помидоры отвозить. Напились, подрались, ну, мужики, одним словом. И кто-то ему трубой по голове дал. Он спать лёг, да утром уже и не проснулся. Так и умер во сне. Гематома. Такая шишка внутри головы, ну ты знаешь. Осталась я одна, с кладбища пришла, сижу вот тут в уголке и думаю: никто меня с дитём не возьмёт. У меня родных нет, от тифа поумирали. Я тут приезжая. Ну и короче, в ту же ночь выкидыш у меня. Пока в себя пришла, война началась. Тут на войне такое было! То наши, то немцы. Бои были очень тяжёлые. А мой дом стоит нетронутый, меня никакая чума не берёт. Я вон до сих пор колодец крышкой от немецкой бочки закрываю. Железные были такие бочки с бензином, на них по-немецки написано. Так я и осталась одна. После войны мужиков мало было. Ходил тут один за мной. А дочке председателя он нравился – тут ещё тогда колхоз был, – ну и выслали меня в Ростов, в педучилище. Бывало, не допросишься, никого же из деревни не пускали. А они чуть не силой – говорят: езжай. Ну, я всё поняла, поехала. А то ещё вышлют куда подальше педучилища. Времена-то, сама понимаешь, какие были. Вернулась, они как раз свадьбу сыграли. Так и прожила одна. Фролов было на меня поглядывать стал, да он был не в себе.

Она налила ещё по рюмке. Вдруг Иевлева сказала:

– Давай, Петровна, помянем хорошего человека! Тоже был со странностями. Устроится в жизни не мог. Видел то, что другие люди не видят. А уж твой самогон он бы оценил, как никто.

– Да, – отозвалась Елизавета Петровна, – знаю, о ком ты. Неприкаянная душа. Пусть земля пухом будет.

Они выпили, помолчали.

– Участковый-то, – сказала Елизавета Петровна, – к жене вернулся. Будет опять за порядком следить, социалистическую законность охранять. Да по пещерам ходить. Теперь у него это подземелье вместо баб будет. Хотя ручаться за него я бы не стала. Он по части баб никогда удержу не знал. Ты как, не ревнуешь? Да знаю я, у тебя другой уже. Зачем он тебе вообще был нужен, ума не приложу. Ну всё, не буду, не буду…

– Он хороший человек, – вздохнула Иевлева. – Наверное, был нужен, раз так получилось.

– А этот его дружок-то новый, – поменяла тему Елизавета Петровна, – Степан, орёл мужик! Вот кого я бы у себя поселила. Только зачем я ему нужна – старая, злая баба?! Да и привыкла я – сама.

В дверь постучали.

– Открыто, – крикнула Елизавета Петровна.

Вошёл фельдшер.

– Ну, – сказал он весело, – дождались! Вернулся!

– Кто вернулся? – не поняла Петровна. – Крокодил вернулся?