Оказавшиеся между трех огней венгры (отправленный в обход с левого фланга взвод успел углубиться в поле метров на сто и тоже вступил в огневой контакт с противником, отгоняя его очередями, как стадо бичами, обратно к проселку) сбивались все теснее. Большинство предпочитало упасть на землю и вжаться, как можно глубже, совершенно не думая огрызаться из своего легкого стрелкового оружия.

Карпенко двинул свои два взвода короткими перебежками вперед. Бойцы вскакивали и бежали, не прицельно паля перед собой из автоматов. Если по ним открывал огонь какой-нибудь оживший ручной пулемет — все тотчас падали, и в дело вступал ближайший горюнов или модернизированный ручной дегтярев, щедро засыпая проснувшуюся огневую точку горячим свинцом. Точка умолкала, чаще всего, навсегда, и красноармейцы поднимались в атаку снова. В ответ на ружейные выстрелы противника били пулеметы Дегтярева под промежуточный патрон или автоматы.

До взвода венгров под командой размахивающего небольшим пистолетом офицера храбро поднялись навстречу автоматчикам в штыковую атаку. Зря они это сделали. Было между противниками метров тридцать. Не больше. Автоматчики, количеством в отделение, вступать в рукопашную с в три раза более многочисленным врагом, да еще и вооруженным более длинными, чем их автоматы, винтовками с примкнутыми клинковыми штыками не захотели. Они дружно, по команде, приняли стойку для стрельбы с колена; пулеметчик рухнул со своим раскоряченным на сошках РПД прямо на землю — и буквально смели шквальным огнем всех — добежать, чтобы пустить в ход штык или отступить, не успел никто.

Постепенно то в одном, то в другом месте появлялись трепещущие в размахивающих ими руках белые импровизированные флажки, или просто поднимались с земли безоружные солдаты с просительно вздетыми руками и жалобно смотревшими глазами. Стрельба постепенно затухала, красноармейцы прекращали огонь. С шоссе на проселок свернула полуторка с прикрученным к борту белым флагом на длинном древке из срубленной ветки. В кузове, придерживая на крыше кабины ручной пулемет, стоял, широко расставив для устойчивости ноги, невысокий кряжистый ефрейтор. Еще три солдата, пригнувшись и положив на кабину и борта стволы автоматов Симонова, настороженно всматривались из-под касок, держа пальцы возле спусковых крючков. В кабине с поднятым горизонтально лобовым стеклом рядом с шофером сидел с автоматом Судаева на коленях младший лейтенант Осташкевич, лихорадочно вспоминающий подзабытые немецкие слова.

Грузовик медленно ехал вперед, пока не достиг уничтоженных танком Иванова первых красноармейских же автомобилей, захваченных перед этим венграми. По нему не стреляли. Полуторка остановилась, не глуша мотор. От лежащей неподалеку группы гонведов поднялся безоружный военный с небольшим белым платком в руке и пошел навстречу. Осташкевич выбрался наружу, придерживая висящий на груди ППС. Разговор состоялся на исковерканном немецком языке, с грехом пополам знакомом обеим высоким договаривающимся сторонам и подкрепленном общеупотребительными жестами и русской нецензурной лексикой.

— Капитулирен! — сходу в лоб, прямолинейно и без всяких ненужных, по его мнению, приветствий, предложил доблестный представитель РККА.

— Нихт шиссн? — с надеждой, что стрелять русские при «капитулирен» не будут, поинтересовался офицер гонведа со звездочками на петлицах.

— Нихт, нихт, — успокоил младший лейтенант. — Если вы, мать вашу так, капитулирен, то мы, так уж и быть, вас вовсе и не шиссн. Живите, бля буду, хоть вы все и прихвостни гитлеровские.

— Вас ист дас? — не понял венгр и на всякий случай добавил: — Гитлер капут!

— Капут, мать. И Гитлеру вашему и прочей фашистской нечисти. А вам — нихт. Вам — плен. Как это, мать, будет? Э-э-э… Гефан, что ли?

— О! — понял венгр. — Гефан! Капитулирен. Нихт шиссн. Гитлер капут. Хорти капут.

— Гут, — похвалил все его «капуты» младший лейтенант. — Яволь. Всем, мать их так, капут. Полностью поддерживаю, камераден, вашу верную в данной боевой ситуации точку зрения. А сейчас, давай, на хрен, иди, цу гейн, к своим. И чтобы все, алле, ваффен на землю и хенде хох. Ферштейн?

Осташкевич вполне понятливо показал жестами, как он кладет свой автомат на землю и поднимает руки. Венгерский офицер согласно закивал головой, «ферштейн», и, отдав за чем-то честь, двинулся быстрым шагом по перепаханному полю к своим. Ему навстречу поднялись еще офицеры, они поговорили и стали что-то кричать своим солдатам. Несколько венгров, без видимого в руках оружия, побежали назад. Примерно в течение получаса на поле недалеко от проселка собрались выжившие остатки венгерского батальона, построились и сложили в одну большую кучу оружие.