— Ладно, выдели кого-нибудь, проводить этих двух гавриков к остальным на поле. А сами выгоните местных наверх — и организуйте их под охраной, чтобы они наших убитых собрали где-нибудь в одном месте. С помощью к ним не успели — хоть похороним по-людски.
Когда выделенный в конвойные красноармеец грубо, издеваясь над безоружными, толкнул пленных вперед, они, должно быть, вообразили, что дикие русские их прямо сейчас и расстреляют. И пленные, перебивая друг друга, громко залопотали, задрав головы к возвышающемуся из танковой башни Иванову, здравомысляще предполагая в нем самого здесь главного командира.
Капитан велел конвойному подвести этих перепугавшихся, совсем негрозных на вид вражин поближе к танку и попытался поговорить с ними на немецком, но языка своего старшего союзника эти венгры явно не понимали. Тогда Иванов бросил им несколько фраз по-румынски — тот же нулевой эффект. Настоятельно желающие что-то донести до него пленники приступили к жестам. Они махали руками куда-то за покрытые редкой порослью холмы, невысоко и полого вздымающиеся за хутором; показывали на окружающих их автоматчиков и поднимали руки; а один из них даже стал показывать прямо на себе женские груди и широкие бедра. И чтобы это все значило? То, что они явно хотят, чтобы красноармейцы отправились за холмы — это ясно. Но что их ждет за холмами? Другие венгры, мечтающие тоже сдаться в плен? А причем тут женские сиськи и задницы? Предлагают отыметь прячущихся где-то там венгерок и этим купить себе жизнь?
Видя, что его все равно не понимают, один из венгров показал жестом, как он рисует у себя на ладони. И Иванов, догадавшись, подтянул наверх планшет и поделился с пленником листом бумаги, сэкономленным при писании рапорта и химическим карандашом. Гонвед поблагодарил кивком головы; жестами выпросил дополнительно у одного из солдат малую пехотную лопату, висевшую у того сзади в брезентовом чехле; опустился на одно колено, положив МПЛ на другое, приподнятое, и, вполне узнаваемо, хоть и в примитивной детской манере, нарисовал группу из четырех человечков. Один человечек, судя по выпуклым формам, длинным волосам и юбке — женщина — со звездой на пилотке и крестом на нарукавной повязке перебинтовывала сидящего второго человечка без знаков различия. Помогал женщине еще один человечек, уже без сисек и юбки, но тоже с крестом на рукаве. А четвертый человечек с винтовкой в руках стоял рядом. Над каждым человечком «художник» нарисовал через черточку разные числа (похоже, он просто не знал точного количества), а над раненым таких чисел было вообще две пары.
Заинтригованные автоматчики не спешили выгонять местных жителей из погребов, а столпились вокруг, вслух пытаясь разгадать коряво намалеванный на бумаге ребус. Кончив рисовать, венгр дополнил свою картину жестами. Он ткнул пальцем в полустертую красную звезду на башне танка и повторил жест на пилотку женщины. Ну, с этим ясно: женщина советская и, судя по кресту на рукаве и ее занятию — медработник. Там за холмом что, наш госпиталь? Потом пленный подтвердил тем же пальцем и словами «хунгари» и «хонвид», что солдат с винтовкой — такой же, как он, венгр, гонвед. Тот, что помогал бинтовать, выходило, тоже венгр, санитар или доктор. С этим тремя ясно. А на раненого он тыкал дважды: на танковую звезду — указал на верхнюю пару цифр, а на себя — на нижнюю.
— Товарищ капитан, — резюмировал Сидоренко, — я так понимаю, там (он, подражая пленному, махнул рукой в направлении холмов) наши и венгерские медики с нашими и венгерскими ранеными. И вооруженная охрана при них присутствует. Вот эти самые 10–12 человек. Сами двинем или подмогу подождем?
— Сами. Или твои орлы не справятся с обозниками? Вряд ли на охрану медиков и раненых кого-то стоящего направили. А ну-ка, нарисуй на обратной стороне этого художественного шедевра (в Третьяковке бы с руками оторвали) хутор с дорогой и холмы. Пусть покажет, где они там располагаются.
Венгр понял и услужливо ткнул пальцем на задний склон правой высотки. Еще он дал понять жестами (кулаки-бинокли у глаз), что на самой высотке сидит наблюдатель, который вполне видит и хутор и дорогу. То есть, о том, что на хуторе уже появились русские, венгры явно знают. А вот на вопрос о левой высотке он пожимал плечами и мотал головой. Быстро прикинув имеющийся расклад, Иванов решил положиться на скорость и напор — атаковать, посадив десант на броню. Но не по удобно вьющейся между холмов дороге, а в обход левого холма, где, если верить пленному венгру, наблюдателя, скорее всего, не имелось.
Одного гонведа туго связали и заперли в каком-то хлеву вместе с раскормленными хрюшками, авось, не съедят друг друга; а «художника-примитивиста» затащили на броню, убедительно продемонстрировав штык-нож от автомата Симонова на поясе и характерный жест ладонью по горлу, если что-нибудь пойдет не так. Побледневший пленник и кивал, и мотал головой, не зная как еще убедить недоверчивых русских, что он с ними абсолютно честен.
Гурин повел танк прямо вглубь полуразрушенного подворья, и чтобы не скинуть прижавшихся к броне десантников, старался по возможности объезжать мелкие препятствия в виде зеленых насаждений, валяющегося в беспорядке красноармейского и крестьянского имущества, груд оторванных досок, вывороченных кирпичей и прочих свидетельств недавнего боя и пока что оставленных не захороненными мертвых тел.
Вокруг левого холма поле было невспаханным, покрытым еще зеленеющей травой; мощная машина, тесно обсаженная десантом, без труда преодолела небольшое расстояние от подворья до холма, обогнула его и выскочила на проселок, вившийся в сторону хутора уже с обратной стороны. Под пологим склоном второго холма, поросшим редкими деревьями и кустами, стояли нагруженные лежачими и сидячими людьми подводы с впряженными лошадьми и солдаты. И в венгерской форме с винтовками, и в советских шинелях и ватниках без оружия и без ремней. Немая сцена. Никто из венгров не стрелял и убегать даже не пытался. Танк, замедлив ход, солидно подполз поближе и, тяжело качнувшись на пружинящих катках, остановился. Мотострелки спрыгнули на землю и, прижав к плечам приклады автоматов, угрожающе застыли по обе стороны от тридцатьчетверки. Среди венгров кто-то начальственным тоном скомандовал, и они послушно побросали себе под ноги, кто где стоял, винтовки и пистолеты с кобурами, у кого были; а потом выстроились коротким боязливым рядком возле фургонов, жалобно задрав к равнодушному небу руки.
Тесной группой осторожно двинулись к танку около полутора десятка солдат в распоясанной красноармейской форме, среди них выделялись женщины и белели бинтами раненые. Вот вам и «сиськи с задницами» — не обманул пленный гонвед — все, как он и рисовал. Подходя все ближе, освобожденные красноармейцы все больше улыбались и все ускоряли шаг. Вперед вышел Сидоренко и властно поднял руку.
— Спокойно, граждане! — крикнул он. — Не спешите. Остановитесь. Вначале давайте разберемся. И с венграми. И с вами. Станьте пока тут, с этой стороны дороги. И постойте. Сейчас мы этих супостатов обыщем — потом и с вами побеседуем. Кто? Как тут оказался? Я, например, вас не знаю. Может, вы тоже враги переодетые? Или шпионы какие? Погодите. И до вас очередь дойдет.
Двоих автоматчиков старший сержант послал обыскать поднявших руки венгров, еще один сносил в одну кучу брошенное в разных местах оружие, а остальные продолжали угрожающе направлять автоматы и на стоявших с поднятыми руками, и на подводы, забитые вроде бы ранеными, и даже на стоявших тесной отдельной кучкой вроде бы своих.
Иванов с высоты танка рассмотрел среди пленных красноармейцев почему-то отводящую от него потупленный хмурый взор еще недавно задорную хохотушку Настю и смотрящего куда-то под ноги еще несколько часов назад грозного особиста Бурова. Ну, дела!
— Коля, там Настя Журавская! — крикнул капитан, прижав пальцами плотнее ларингофон, выдернул штекеры из разъемов, выбрался на крышу и спрыгнул, закинув ремень автомата через плечо, на землю.
— Сидоренко, — негромко окликнул серьезного старшего сержанта Иванов, — ты с каких это пор в особисты записался? Зачем ты людям нервы треплешь? Не видишь — свои они. Настрадались в плену — а ты им такое недоверие выказываешь. Венграми лучше займись, а с нашими я сам поговорю. Тем более что двое из них мне хорошо знакомы.
— Как прикажете, товарищ капитан, — пожал плечами, слегка обидевшись, Сидоренко и пошел проявлять свое усердие к обезоруженному однозначному противнику.
— Настя, — позвал Иванов, приблизившись, и широко улыбнулся запыленным лицом. — Ну, здравствуй! Ты чего такая не радостная? А? Красноармеец Журавская. Все уже позади. А старшего сержанта, товарищи, — обратился капитан уже ко всем, — вы не бойтесь. Он только с врагами грозный. А вы ведь у нас все наши, советские. Верно ведь?
— Верно, верно, — подтвердили взволнованные голоса. — Наши мы. Чего он, в самом-то деле?