— Ты чего, Цыгичко? Изнасиловать их предлагаешь? — удивленный Карпенко вздернул свои редкие брови, чуть ли не под козырек фуражки.

— А почему бы и нет? С одной стороны — жить они останутся и вы, товарищ капитан, свое офицерское слово сдержите. Полностью. А с другой, от содеянного над ними позора, они и сами не рады будут такой жизни. Га?

— А что, — подхватил идею Иванов. — Интересное, я считаю предложение. Давай, старшина, конкретнее. Насиловать-то их кто будет?

— Дык, сами друг дружке и впердолят, — еще больше прищурился донельзя довольный своей задумкой старшина. — Кто ж еще в их сраки поганые полезет? Они ж католики. Любят всякие представления на библейские сказки устраивать. Вертепы там разные. Вот пущай в Содом с Гоморою и поиграют друг с дружкой. А мы посмотрим.

— Дима, — широко усмехнулся Иванов, — я — за. Поддерживаю твоего старшину.

— Присоединяюсь, — одобрил, Буров. Смеясь, высказали согласие и почти все слышавшие нестандартное предложение старшины офицеры и красноармейцы.

— Товарищи, — обратился Карпенко к стоявшим неподалеку женщинам. — А вас такой вариант устроит?

Женщины пошептались, и Ирина Николаевна, как старшая по званию, высказала общее мнение:

— Хотелось бы, конечно, поубивать гадов, но, ладно, по-библейски — так по-библейски: пускай извращаются друг с другом привселюдно. Но, если они откажутся, — тогда мы категорически за «попытку к бегству».

На том командиры и порешили. Организовать экзекуцию, как это и принято в Красной Армии, поручили ее инициатору, старшине Цыгичко, который с веселым воодушевлением в предвкушении необычного представления и приступил к делу. Взяв с собой всех потерпевших женщин, временно сдавших оружие, и отделение автоматчиков, он подошел к замершему в тревоге строю пленных, догадывающихся, что злобные иваны прямо сейчас решают их судьбу и громко сказал, что ему нужен переводчик. Если таковой добровольно выйдет из строя на три шага — точно останется жить. А вот судьба остальных под большим вопросом… Не все-е-е смогут сегодняшний закат увидеть… Ох, не все-е-е… Как и предполагал старшина из строя, расталкивая товарищей, выскочили сразу несколько солдат. И даже один офицер из числа насильников.

Переговорив со всеми, Цыгичко выбрал наибольший талант, к его удивлению, молодой, который пояснил свое не совсем обычное умение отцом-коммунистом, соратником и чуть ли не лучшим другом Белы Куна, возглавлявшего в приснопамятном 1919-ом году Венгерскую советскую республику и чудом уцелевшего при ее разгроме. Глубоко законспирировавшийся после этого отец молодого солдата с детства тайно учил своего сына языку первого в мире государства рабочих и крестьян, глубоко веря, что он ему рано или поздно пригодится. Похоже, что соратник расстрелянного во времена ежовщины (справедливо или нет — совершенно отдельный вопрос) бывшего председателя Крымского ревкома, руководившего зачисткой в 1920-ом году полуострова от белогвардейской контры (это тогда, а сейчас — заблуждающихся соотечественников), поступил вполне дальновидно.

Старшина вызвал вперед офицеров и женщины, опознали в лицо всех насильников. Оказалось их немного меньше, чем получали скотское удовольствие полдня назад — несколько сволочей подло сбежали на тот свет раньше времени. Насильникам старшина велел построиться в две шеренги, а прочих, не участвовавших в преступлении офицеров вернул в строй. Женщин он тоже поблагодарил за помощь и отослал назад. Чтобы не мешали.

— Ну, господа насильники, — ядовито вопросил Цыгичко и спокойно перевел переводчик, — жить хотите?

Венгры, насупившись и стыдливо потупив виноватые глазки, молчали.

— Хорошо, — кивнул старшина. — Кто жить хочет — пускай скажет, кто нет — может и молчать — его дело. Мы его тут же и расстреляем, потворствуя его же собственному желанию. Плевое дело. Вот ты (он ткнул грязным пальцем в первого) хочешь?

Перебивая друг друга, опознанные офицеры единодушно изъявили желание жить.

— Это хорошо, — похвалил старшина. — Как ваши камрады фашисты говорят — «гут, зер гут». Но, сами понимаете, хотеть жить и жить — две большие разницы, как кажут в нашем прекрасном советском городе Одессе, что у самого Черного моря. Жизнь, ее ведь заслужить надо. А пока вы своими подлыми преступными поступками в отношении красноармейцев женского полу только смертушку себе и заслужили. Причем, мучительную. Вон. Ваши-то подельнички подстреленные, которых уже унесли. То ли выживут — то ли нет. Особенно тот, кому хер на хер дивчина отстрелила.

Количество насильников оказалось нечетным и старшина приказал выйти и стать в этот строй командиру батальона. Растерявший за сегодняшний трудный день весь свой лоск венгерский майор не стал спорить и послушно занял свободное место в коротком строю. Цыгичко удовлетворенно покивал головой и, кликнув двух автоматчиков подойти поближе, приказал им приготовиться к стрельбе одиночными по его приказу. Автоматчики, демонстративно и клацнули флажками переводчиков огня, смонтированными в задних частях спусковых скоб симоновых.

— А теперь, — объявил старшина пленным, — я говорю — а вы выполняете. Два раза я повторять не буду. Уговаривать — тоже. Кто не сделает, что я скажу, — его убьют. Тут же. Даже не отводя до стенки. Я не шучу. Приступим. Всем снять шинели. Так. Дюже хорошо. Послушные хлопцы. Хоть и мадьяры. Всем спустить до колен штаны и трусы чи что там на вас надето. Не хотите? Ваше дело.

Цыгичко спокойно махнул рукой в сторону правофлангового передней шеренги: