Отступившие с левого фланга уцелевшие немецкие танки присоединились к своей центральной группе и по приказу командира тоже поползли наверх; сопровождавшая их пехота, высадившись из бронетранспортеров, угрюмо и настороженно, ожидая очередных сюрпризов, двинулась следом. И сюрпризы себя ждать не заставили. Среди почти достигших хутора немцев начали рваться прилетевшие издалека снаряды. Артиллерийский дивизион, выславший вперед на окраину хутора конных корректировщиков с рацией, открыл огонь с закрытых позиций по склону холма, плотно забитому пытающимися на него взобраться немцами. После короткой пристрелки поставленные «на удар» трехдюймовые осколочно-фугасные гранаты густо расцвели черными смертоносными кустами во вражеских порядках.

В танки прямых попаданий не случилось, даже в тонкую верхнюю броню, но их атака все равно захлебнулась — дальше они пойти не рискнули, а немного постояв и выпустив еще по паре снарядов в сторону уже совсем близкой, но по-прежнему недоступной, развороченной окраины хутора, стали пятиться вниз. Гораздо хуже пришлось пехоте: не один десяток доблестных солдат вермахта раньше времени вознесся в свою арийскую валгаллу или пострадал от контузии либо ранения. Уцелевшая панцер-пехота частично вжалась в землю или попряталась по неглубоким воронкам, но большей частью панически бросилась врассыпную, в основном, вниз.

Подоспели отъезжавшие на фланг гранатометчики, им удалось подбить еще две не успевших далеко отступить «тройки». Один из танков, получивший бронепрожигающую гранату в моторное отделение, высоко полыхнул оранжевым пламенем и через небольшой промежуток времени высвобожденной мощью собственного боекомплекта высоко подбросил кувыркнувшуюся в воздухе башню с длинноствольной пушкой. Рухнувшая обратно башня, как назло, упала прямо перед скатывающейся вниз другой машиной, которая, с размаху неосторожно ткнувшись в неожиданное препятствие, разорвала одну гусеницу.

Экипаж остановившегося танка не стал ждать смерти под защитой слабой, как оказалось, против неизвестного оружия русских брони, а быстро и слажено дернув наружу изо всех боковых и верхних люков, припустил вдогонку своим «лошадным» и безлошадным однополчанам.

Тем временем внизу, на поле, произошли очередные, совершенно неприятные немцам изменения. Скрывавшиеся в лесу до поры до времени польские уланы выехали на опушку, перестроились в атакующий порядок и поэскадронно ринулись в бой. Один эскадрон, ближний к хутору, пустил коней рысью; а второй, нацелившись гораздо правее и дальше, перешел на средний галоп. Вторым эскадроном командовал все еще до сих пор ходящий в ротмистрах Януш Скшипиньский, когда-то в далеком 39-ом уже успешно повоевавший против немцев совместно с русскими на мосту через Западный Буг, да так и оставшийся в кавалерии, несмотря на настойчивые и неоднократные предложения от Советов и своих командиров поменять живого коня на «железного». Любовь к лошадям у него пересилила, но в отличие от многих его товарищей, заодно и притормозила повышение в чинах.

Эскадрон Скшипиньского обошел по широкой дуге расположившихся в поле немцев и в конном строю, развернувшись вширь, обнажив клинки, налетел на их тыловые подразделения и расположившуюся за тонкой линией придорожных деревьев и подбитой техники минометную батарею. Протянувшиеся им навстречу пулеметные очереди и беспорядочный ружейный огонь почти три года ждавшие реванша с немцами уланы проигнорировали; хотя то один, то другой из них откидывался навзничь от попавшей пули, слетал с седла наземь, падал раненный на гриву или еще невредимым летел кубарем вниз с подстреленного на всем скаку коня. Разгоряченные быстрой скачкой поляки, наконец-то дорвавшись до врага, без жалости рубили наотмашь любовно отточенными саблями и стаптывали конями, даже тех, кто в тщетной надежде поднимал безоружные руки. В открытые сверху кузова огрызающихся огнем бронетранспортеров летели ручные гранаты, быстро гася сопротивление.

Оставив на месте скоротечного разгрома один взвод — добить оставшихся в живых и охранять уцелевшую трофейную технику — бравый ротмистр повел остальных конников навстречу отступавшей впереди собственных танков фашистской пехоте. А во фланг в беспорядке бегущих немцев, изрядно потрепанных артиллерийским огнем уже заходил тоже пустивший лошадей в галоп первый уланский эскадрон. В одно озверевшее месиво слились и пешие и конные, мешая германским танкистам и пулеметчикам бронетранспортеров вести прицельный огонь. Снующие вверх-вниз поблескивающие на уже клонящемся предвечернем солнце клинки, быстро затухающая трескотня выстрелов, предсмертные крики растаптываемых подкованными копытами людей.

Удачно начавшая бой за хутор советская артиллерия, прекратив по указаниям корректировщиков огонь, была взята на передки и шестерными упряжками вынеслась в поле вослед первому эскадрону. Достигнув места, откуда откатывающиеся с холма вниз германские танки наблюдались, как на ладони, дивизион снова рассыпался в линию и быстро изготовился к стрельбе прямой наводкой. Залп. Второй. Несколько подбитых серых бронированных машин загорелись или просто остановились, остальные, продолжая отступать, открыли малорезультативный ответный огонь.

Небольшое количество уцелевших немецких танков и бронетранспортеров, вздымая узкими гусеницами пыль, отступило. Гнаться за ними с саблями наголо дураков не нашлось. Среди них невредимым удалось ускользнуть и командирскому панцеру самого майора Вайцмана. То, что его вполне возможно ожидало от начальства за неумелое руководство и допущенный разгром, будет потом. Или не будет. Судя по тем сведениям, что ловил его радист-пулеметчик, неожиданное нападение русских повлекло бесславный разгром не только его батальона и приданной мотопехоты.

Погрузиться в свои отступающие «ханомаги» повезло отнюдь не всем германским стрелкам, большая их часть, прекратив бесполезное сопротивление, поднимали руки или, в надежде на удачу, притворялись убитыми. Дивизионная артиллерия, уже не видя за поднявшейся пылью достойные цели, прекратила огонь. На растянувшемся поле боя вовсю хозяйничали уланы, дорубывая, достреливая или сгоняя в группы сдающихся врагов.

Ротмистр Скшипиньский вместе с ординарцем и несколькими уланами подъехал к выделяющемуся зеленой окраской и грозной рациональной формой от замерших вокруг серых или уже дочерна обгорелых германских разбитых коробок русскому танку. О геройском бое в одиночку советской машины против двух батальонов вермахта, танкового и пехотного, ему уже доложили. Вокруг полностью лишившегося гусениц глубоко исклеванного чуть ли не сплошь снарядами и осколками, но так и не пробитого насквозь танка земля была перепахана глубокими бороздами. В бороздах, это ротмистр понял, только приблизившись вплотную, в беспорядке перемешались с землей изуродованные человеческие останки, судя по видневшимся серо-зеленым клочкам мундиров — германские. Молодому солдатику, прискакавшему с ротмистром, не воевавшему в 39-ом, а призванному по возрасту лишь год назад, хоть и пластавшему только что фашистов острой сабелькой наравне с товарищами, но не рассматривающему, быстро проскакивая дальше, результат соприкосновения ее клинка с беззащитным (кроме каски на голове) человеческим телом, внезапно поплохело. Сытный солдатский обед невольно сам попросился наружу, едва не забрызгав мундир и коня.

Ротмистр оставил седло, стараясь не наступить слегка запыленными во время марша и скачки по полю начищенными ваксой сапогами на беспорядочно высовывающиеся там и сям из взъерошенной земли изорванные части тел. На ровном пятачке возле танка аккуратно в ряд лежали трое в черных танкистских комбинезонах. Судя по всему, не раненные, а убитые. Рядом, прямо на земле, сидел и жадно курил четвертый русский танкист. Неподалеку бродили, осматривая и обыскивая мертвых немцев, спешенные уланы.

Сзади натужно заворчал приближающийся мотор и к танку, переваливаясь на ухабах и стараясь не наезжать на трупы, подкатил газик. Из открытой кабины, не дожидаясь полной остановки, выпрыгнул солдат в измазанной грязью и то ли своей, то ли чужой засохшей кровью гимнастерке с коротким автоматом ППС в руке. Он, не обращая никакого внимания на стоящего рядом польского офицера с тремя звездочками на погонах, бросился к сидящему танкисту.

— Живой! — обнял, упав на колени и бросив на землю автомат, друга. — Пашка, живой!

— Живой, — эхом тихо повторил, не отвечая на объятия и продолжая нервно затягиваться, Никитин. — Я-то — живой… А вот хлопцы мои…

— Как же их? — тихо спросил Семовских.

— Тольку, заряжающего, — первым застрелили, когда он к ДШК наружу вылез. Не успел я его остановить. Понимаешь? Срезал он нескольких гансов, а потом и его сразу достали. Очередью в бок. А остальные ребята уже потом погибли. Совсем глупо получилось. Когда, можно сказать, и бой уже закончился. Тоже моя вина… Не удержал я их в танке. Как уланы с саблями налетели — мы и обрадовались. Немчура от нас отстала. Разбежалась. Не до нас, вроде, уже никому. Тут Петька, мехвод, и давай проситься наружу. Гусеницы, мол, быстрей обратно натягивать. Я, дурак, и уступил ему. Разрешил. Они с Корнеем, с наводчиком, вылезли, стали катки осматривать, а я за ДШК караулить остался. Тут их какой-то затаившийся на земле немчик из автомата и положил. Обоих. Одной очередью. Я в него, конечное дело, потом весь остаток ленты выпустил — буквально порвал на части. Да что толку-то? Ребят уже не вернешь…

— Да-а-а, — печально протянул Семовских, снимая с головы каску, подбирая автомат и вставая с колен. — Кому какая судьба написана. Ты себя не вини, Павлуха. Нет здесь твоей вины. Я вон, Литягина тогда не удержал, когда он к мине полез. Тоже, можно сказать, моя вина. Но если глубже копнуть, то кто его знает, что лучше? Не для конкретно Литягина или твоих ребят, а для, будем масштабно говорить, пользы нашей бригады или даже корпуса. Я вот что подумал. Если бы Литягин тогда мину из твоего танка не вытащил, мы бы к этому чертовому хутору еще не скоро добрались. Так? Так! Может, до сих пор бы целые и невредимые в том селе отдыхали, ждали бы, пока саперы не разминируют или, допустим, после взрыва мины в твоей решетке, ремонтники не починят. Но! Эти немцы тогда (Семовских обвел рукой поле с подбитыми догорающими панцерами и разбросанными трупами) наверняка успели бы закрепиться на хуторе и скольких бы они тогда наших положили? А? Думаю, в разы больше твоих и моих погибших бойцов. Так что, для общей пользы дела, считаю — все правильно получилось. И гибель Литягина, и еще трех моих бойцов. У меня ведь, ты что думаешь? В строю только я да еще пулеметчик остались. Еще трое раненых, им в санбат надо. Война. Что ж тут поделаешь?

— Товажише, — обратился к сержантам внимательно вслушивающийся в их разговор ротмистр, вполне подучившийся за время плена и дальнейшей службы русскому языку, хотя и понимающий его гораздо лучше, чем говорящий на нем. — Потшебуешь помоци?

— Нужна ли нам помощь? — вполне понял его Семовских. — Паша, тебе помощь от союзников нужна?