Выдвижение на Букера говорит о безусловности имени Улицкой как истинного писателя. Ну а для меня это открытие первоклассного прозаика значительно тем, что в наше время, когда все кругом разбазарено, растащено, разокрадено, у нас каким-то чудом сохранилось нечто странное, именуемое культурой, искусством, хотя уже и ее крадут, подсовывая нашим детям всякие исскуственные заменители в виде различных «ток-шоу», а значит, отрывая их от возможности познавать в это время прекрасное… Но этот конкурс, и новые значительные имена, и новые книги, не нуждающиеся ни в каких «раскрутках», внушают нам надежду, что культура, слава богу, еще жива, а значит, живы и мы, ибо в наше беспросветное время ничто и никто нас не сможет спасти, если не будет этой культуры.
Анатолий Королев. Избранное
Все три лауреата премии: Маканин, Ким и Королев, несмотря на яркую индивидуальность, в чем-то очень близки. При интенсивном и плодотворном поиске новых форм выражения, стилистических и языковых находок они возвращают нас к словесности, наследующей лучшее в литературе XIX–XX веков, изображающей человека в смутах и поисках вечных вопросов, которые во все времена одинаково волновали мир: это проблемы бытия, смерти, насилия, добра и – красоты.
Анатолий Королев представил книгу избранного, две повести («Гений местности» и «Голова Гоголя») и роман «Эрон».
Первая из названных, на мой взгляд, самая законченная и гармоничная; через трехвековую историю старинного парка нам явлена история в лицах, и конечно, в поэзии Пушкина, ибо он, по словам автора, и «стал гением места, ангелом-хранителем моего идеального парка».
Безусловно, фантасмагорическая повесть «Голова Гоголя» является идейным продолжением «Местности», где на смену старой красоте, уже прилично подпорченной активистами тридцатых годов, приходит новая эстетика, декларируемая новыми героями вроде комиссара Лялина и литератора Носова. Она такова. «Цель хама сотворить мир через ужасные поступки: разуем мертвеца, убьем мать, изнасилуем дочь…» Но «новая» красота на этом не заканчивается. Начав со сцены присутствия Тургенева на массовом зрелище смертной казни двадцатилетнего юноши на площади в Париже, автор далее разворачивает яркую картину работы гильотины во времена французской революции и перебрасывает мостик к главному стороннику смертной казни, Сталину… Тут уж цифры убиенных вырастают до чудовищного размера. А мне, соприкасающемуся с этой темой и по обязанности, эти страницы кажутся особенно выразительными.
О романе говорить не буду, он многослойный, не простой для восприятия (да и опубликован не весь), но тот, кто до него доберется, получит огромное удовольствие. А может, и потрясение.
А я хочу поздравить не только автора, но и наше жюри (полагаю, что оно в своем решении оказалось единодушным, хотя «за бортом», к сожалению, остались тоже великолепные авторы), да всех нас, с таким блистательным, звездным списком писателей.
О Микаэле Таривердиеве
Начну с забавной истории. Как я познакомился с Микаэлом?
Однажды много лет назад я решил изучать английский на только-только появившихся в Москве коммерческих курсах. С языком у меня дело обстояло туго – дальше «Ай лав ю, май дарлинг» и песенки «Май Бонни…» я так и не продвинулся. Но там же, в моей группе, оказался Микаэл, которым мы все были очарованы.
Микаэл познакомил меня с Верой, моя жена Мариша сразу ее полюбила. Для нас Микаэл – величайший композитор. Его музыка, особенно органная – она менее известна широкой публике, – будет звучать в исполнении многих поколений музыкантов. Но в этот день, день его рождения, я хотел бы сказать о Вере. Они были такой красивой парой.
Вера – его муза, удивительно одаренный, талантливый, светлый человек. Благодаря Вере сохраняется ощущение, что все эти годы Микаэл рядом с нами. Она готовит к изданию компакт-диски, проводит творческие вечера, где звучит его музыка. Организовала Международный конкурс органистов имени Микаэла Таривердиева. Она ведет огромную работу, для которой надо много энергии, сил и любви. Только любовь может дать эти силы.
И если там, свыше, что-то есть – а я верю, что есть, – думаю, Микаэл, его душа, это чувствует.
Предисловие к книге Марины Приставкиной «Ведьмочка и анальгин»
Когда в свободные минуты – редкие выходные, поздними вечерами или во время отпуска – возвращаюсь к писательской работе, к новой прозе, обязательно дозвонится какой-нибудь журналист и спросит: ну, как там у вас, в писательской среде, что новенького? Съезды, как у киношников, или, может, к ярмарке готовитесь? Съездов, отвечаю, у нас нет. А вот мои друзья и уважаемые коллеги – Борис Васильев, Слава Пьецух, Фазиль Искандер – работают, слава богу! Пишут, печатаются. И их проза очень меня радует. Мне нравится, как работают и те, кого я недавно называл молодыми писателями, – Алексей Слаповский, Светлана Василенко, Володя Шпаков… Нравится, как ярко заявили о себе мои студенты в Литературном институте, которые даже создали «Лигу восходящего искусства».
Ну а что касается «среды» – отмалчивался, потому что только обдумывал, не рассказать ли о том, о чем рассказывать противно: как те из «коллег», кто совсем недавно, кажется, лез обниматься и сидел за твоим столом как гость, готовы нож воткнуть в спину и отравить твою собаку… Что поделаешь, у них теперь вместо глаз – монеты, а за «зеленой» горой, как сказала моя дочь, они перестали видеть людей. Правда, и творческий пыл пошел на убыль. И вот пока я вспоминал свои детдомовские времена, когда самой страшной была стая с ее законами и горе было Белой Вороне, отличной от стаи, моя жена Мариша возьми и положи мне на стол странички из своей новой повести.
Поперву я воспринял ее опус не без иронии. До смерти не люблю семейного творчества, а люблю, когда хозяйка в доме умеет сварить вкусный борщ. Но женщины между тем народ наблюдательный. Им всегда виднее: что, где, зачем? Не проведешь их и тогда, когда кто-то надувается изо всех сил, а на самом деле – мыльный пузырь. Полистайте эти странички. Многие герои покажутся знакомыми. Иногда смешными. Я правда смеялся. Сквозь слезы.
Представляя повесть на читательский суд, должен подтвердить, что любое совпадение событий, имен, адресов и даже пород животных – совершенно случайно.