Одно – весьма неожиданное с милой негритянкой, это когда я заблудился в метро и пер против толпы, против течения, выворачивая при этом голову направо и налево и пытаясь решить для себя, где же я нахожусь… Она же возникла прямо на моем пути, ослепительная белозубая мулаточка с крепкими, торчащими из-под красной блузы грудями, и расставила руки, так что я в них, как в сети, почти и попал, и обмер, и встал как вкопанный от изумления и неожиданности.

Она же, увидев, что я сообразил свою промашку и готов повернуть обратно, разулыбалась, задирая голову, и пошла, пошла себе дальше, лишь мелькнули в конце тоннеля ее крепкие точеные ноги и красивая узкая спина.

Встреч-то, совсем случайных, было немало, но именно эта мулаточка в красненьком осталась во мне навсегда как лицо Парижа.

А еще была встреча в крошечном переулочке, когда я рассматривал что-то в витрине и вдруг почувствовал себя неуютно. Я даже не понял, в чем дело, но, возможно, где-то в подкорке просигналило, что стало слишком тихо без проходящих за спиной машин.

Я машинально оглянулся и вдруг увидел, что из-за моей торчащей, простите, попы машины и правда не могут проехать, но они стоят и терпеливо ждут, когда же я подвинусь. И я в смущении, в панике, прильнул к стене, а мимо меня неторопливо и даже, как мне показалось, величественно проплыла первая ярко-красная машина, в которой на водительском месте восседала совсем молодая женщина, яркая блондинка. Проезжая мимо, она приветливо помахала мне ручкой и понимающе улыбнулась. Как улыбаются только очень знакомому человеку.

Ну а еще произошла встреча с одной моей знакомой по Москве, ее звали Мари Клод, и была она полноватая девушка со светлыми волосами, родом из Голландии. Была она студенткой, но работала нянькой у детей французского посла, чтобы получить в Москве хорошую практику по русскому языку. Отец ее был какой-то мощный бизнесмен в электронной промышленности, кажется, директор завода, а сама она снимала квартирку в Париже на двоих с каким-то парнем, которого она называла другом.

Все это я узнал от нее, принимая ее в гостях в Москве. Там я угощал ее окрошкой под нашу московскую водку. И она с удовольствием, насколько я запомнил, угощалась.

Теперь же я смог ей позвонить, и она приехала на машине и предложила небольшую программу: слазить на Эйфелеву башню (ее в нашей программе почему-то не было) и посидеть немного в кабаке.

Так мы и сделали. И все бы ничего, но уже по пути на башню я заметил, что она не в духе, и тут же, у машины, громко отчитала случайного водителя, который ее не пропустил вперед.

– Но ты же сама нарушила правила, не пропустив его, – заметил деликатно я.

– Но он же мужчина! – Возразила она. – При чем тут правила движения!

И после, в каком-то очень дешевом и грязноватом кабаке, где собирались, как я понял, одни африканцы, она заказала мне стакан коктейля и терпеливо ждала, когда я закончу пить.

Нет, свидание это не удалось, хотя девочка мне по Москве очень даже нравилась. Просто в разных столицах она оказалась слишком разная. И мы, конечно, никогда больше не встречались.

Теперь еще об одной встрече – с Моной Лизой.

Наверное, это была главная встреча в Париже, хотя встреч такого рода было немало: и Нотр-Дам, где нам повезло услышать орган, и Версаль, и Центр Помпиду, с выставленными в то время картинами Кандинского, и ночь на Монмартре – все это было свиданием с Парижем. А значит, навсегда.

Но Мона Лиза была для нас с ней как бы отдельно и сама по себе.

К ней я и прихожу отдельно, минуя все остальное в Лувре.

И даже так: попав в Париж, я считаю возможным, при любой программе, где-то объявить, что у меня на пару часов небольшое свидание.

Не важно, что кто-то из дружков начнет подмигивать и многозначительно улыбаться. Мне важно прийти к ней, и только к ней, и далее уже законно считать и чувствовать, что все в моей жизни уже состоялось.

Не так давно я попал сюда с девятилетней дочкой, на каникулы, и в Лувре я, конечно, сразу повел ее в зал, где выставлена (слово-то какое-то казенное) моя Мона Лиза.