Неизвестно, долго ли он разглядывал тощие писательские зады и сверкавшую за ними и заполненную товаром обыкновенную для Парижа, но не для наших людей, ту самую витрину, но вдруг раздался его возглас: «Бе-зо-бра-зи-е!»

Попробуйте услышать, когда вы ступили на чужую землю, и чувства и нервы до предела обострены, и вы хотите что-то увидеть и понять с первой минуты, а это, конечно же, витрины магазина, без которых, как утверждал Герберт Уэллс, город – как человек без глаз… И вы впервые в жизни теряете ту самую настороженность, которая сопровождала вас всю жизнь в России и не давала смять вас и уничтожить, и в этот необыкновенный момент раздается, как небесный глас, знакомый до боли чуть скрипящий баритон:

«Бе-зо-б-ра-з-и-е!»

Конечно, относилось это не к писательской шантрапе, каковой ее числили про себя вышестоящие начальники, а к витрине магазина, ненароком тут оказавшейся, но, по словам моего приятеля, все вздрогнули от этого хорошо поставленного руководящего голоса и сперва замерли в ужасе, а потом отпрянули, принимая должный для советского человека, то есть гордый и неприступный, вид… Дескать, что там витрина, видели мы их в гробу, и никого она из нас не интересует.

Но витрина на то и витрина, чтобы показывать, чем живет город. И понятно, что если даже нам демонстрировали Нотр-Дам или Александровский мост, то мы все равно, скашивая глазок, усматривали и видели остальное, которое нам как бы и не полагалось видеть: туристские ларьки, развалы книг, и витрины с картинками Парижа, и многочисленные кафешки, где за чистыми стеклами восседали, словно на картинах Ренуара, натуральные всамделишние парижане и с несколько скучающим выражением лица попивали свой утренний парижский кофе.

Это же я увидел и на Монмартре, куда пешочком, не очень близко, дошел, добрался, долез, все в гору да в гору, но слава богу, он отовсюду виден и не заблудишься, пока топаешь, морщась от набитых мозолей, по узким и не очень даже знаменитым улицам светлой парижской ночью.

Почему ночью? Да потому что днем своя программа, а ночь нам милостиво отдавали наши организаторы, хотя это не было, наверное, положено.

Забравшись сюда по крутым улочкам и многим, многим ступенькам, на которых, как на трибунах, сидели молоденькие парижане и взасос, не обращая ни на кого внимания, целовались с парижаночками, я бродил по странному этому кусочку Парижа, как по необитаемому острову, ощущая себя Робинзоном. Я был без языка, без имени (ибо паспорта у нас сразу же отобрали), без денег…

Можно считать, что я был как бы бестелесный, ибо меня никто не замечал.

Но я-то точно был.

И если не был запечатлен тамошними бойкими глазастыми художниками, хотя это, наверное, не так уж дорого, то в воздухе, в молекулах, в ионах, которые складывались на тот момент в особенной атмосфере Монмартра, где-то остался мой скромный контур, ибо ничто не исчезает совсем. В этом я уверен. И еще более уверен, что и во мне, в моей внутренней структуре, где-то отпечатался – может, чуть размыто и суетливо – этот островок Парижа.

Я вошел в знаменитый белоснежный Сакре-Кер, и была там, на мое счастье, ночная служба, и можно было отдыхать и думать о чем-нибудь совсем прекрасном: о Монмартре, о Париже… Немножко о себе.

Мешало, но сначала не слишком, что захотелось пить.

Сперва я подумал, что это никакая не проблема, найти какой-нибудь фонтанчик да напиться, но фонтанчика на Монмартре не было. И туалета не было… бесплатного, я имею в виду, а платить за вход в платном туалете было, понятно, нечем.

Так я, умирая от жажды, почти как в пустыне, хотя в это трудно поверить, между тем не оставил ни на минуту моего ночного Монмартра. Я просто знал, что другой ночи для него у меня в жизни не будет. И я бродил от кабачка к кабачку и смотрел в окошки, ощущая прямо-таки кожей, как хорошо быть тутошним жителем и сидеть, коротая время за каким-нибудь столиком и попивая напитки. Даже воду.

Я не завидовал. Честное слово. Я наслаждался их наслаждением и веселился их весельем. Если меня как бы не было, то, значит, я был теми, кем я любовался.

Один лишь раз, но очень неожиданно, я услышал за спиной слова, произнесенные по-русски. Я даже не обрадовался. Я знал, что здесь язык никакой, а мой тем более, не нужен. Но я оглянулся и увидел парня и девушку.

И они почему-то догадались и спросили: «Вы русский?»

Как они догадались, может, я что-то произнес вслух, рассчитывая, что все равно никто не поймет? Да я мог просто разговаривать сам с собой и не замечать этого. В общем, они спросили, и я ответил, что я из Москвы.

Они почему-то удивились. В ту пору москвичей здесь было немного. Они же оказались русские, но которые живут в Париже. Их родители когда-то уехали из России, а эти, молодые совсем, не знают своей бывшей родины, но мечтают туда съездить. Как там сейчас?