Я не знал, что им ответить. Я сказал: «Нормально». А они кивнули согласно, потому что они жили в нормальном городе и другой жизни не могли знать. Они представляли, наверное, что в Москве так же нормально, как в Париже.
Но хоть и были они настоящие парижане, но и им было интересно, оказывается, как и мне, заглянуть в окно кабачка на Монмартре, на тамошнюю разгульную жизнь.
Мы еще обсудили изобретательного хозяина, который повесил под потолком какие-то, наверное вышедшие из употребления, ассигнации, так что посетители сидели прямо под деньгами… Шелестящими от вентилятора над головой.
А потом мы простились, и, встретив зарю, растворившую в белом сумраке огни лежащего внизу города и обесцветив его, я побрел вниз, а по пути увидел в мусорном ящике раскладной выброшенный зонтик, почти целый, и взял его. У него была сломана одна растяжка. Для нашей нормальной, российской жизни это был пустяк. Я привез его в Москву и подарил сестренке. Павлик, ее муж, починил зонт, и сестра, кажется, пользуется им до сих пор.
Что за странная деревня?
Поговорка такая: «Что за странная деревня, хлеба не на что купить!» Примерно то же мы ощущали в Париже.
Нет, разговор идет не о каких-то тряпках, но о чем-то, без чего сама поездка становится не совсем полноценной: памятная, скажем, открыточка полюбившегося собора, путеводитель, билет в музей, не предусмотренный программой (таковым был почему-то музей Родена), да и просто стакан воды, без которого я тогда чуть не умер… Господи, так хотелось пить!
Случилось, в Шартре, это был практически первый городок Франции на нашем пути, после ужина – как нам показалось, не позднего и относительно сытного, в сравнении с очень экономной столицей, с невероятным количеством клубники, – нам разрешили погулять.
Не хочется каждый раз объяснять, что слова такие, как «разрешили», «отпустили» и т. д., были нормальными для той нормальной нашей жизни. Может, они точнее ее определят, чем какие-то многие описания.
Мы ринулись на улицу с ощущением первой долгожданной свободы. Были майские сумерки, и знаменитый Шартрский собор на фоне еще светлого неба прорезывался своими башенками и куполами, будто какие-то горные вершины.
Мы уже были о нем наслышаны (даже начитаны), но мы еще не догадывались, какое это будет чудо при близком соприкосновении, наутро, когда мы туда войдем.
А сейчас мы обошли его со всех сторон, темную громаду, пахнущую теплым камнем и еще чем-то подвальным и неподвижным, и пошли бродить по улицам, которые оказались почему-то совершенно пустынными.
Однажды лишь в самом конце какой-то прямой улочки я увидел одинокую фигуру и обрадовался: значит, французы, которых мы еще не успели увидеть в лицо, кроме радушного хозяина кафешки, который накормил нас до отвала душистой клубникой, тоже гуляют по своему городку. Каково же было разочарование, когда предполагаемым французом оказался человек из нашей группы, забредший на ту же улочку, только с обратной стороны.
Единственной приятной неожиданностью оказалась коробка, обнаруженная у какого-то подъезда и набитая доверху газетами и журналами, выброшенными за ненадобностью.
Я тут же всю ее исследовал, всю перекопал и обнаружил несколько едва потрепанных прошлогодних номеров «Фигаро», которые я тут же забрал на память, радуясь своей удаче.
Утром за завтраком я похвалился находкой. Сидевший напротив Алик Ревич, чуть усмехнувшись, произнес, что и он покопался в этой коробке, но, видимо, уже после меня, ему уже достались одни спортивные журналы.
А Игорь Минутко со вздохом добавил, что, когда он обнаружил коробку, там были уже одни газеты, из которых он выбрал пару каких-то иллюстрированных еженедельников.
Тут мы все трое громко заржали, так что и смуглый алжирец официант нам белозубо улыбнулся. Если бы он понимал, чему мы радовались.
Теперь каждый раз перед сном мы, почти как истинные французы, могли полистать на сон грядущий очередной номерок, рассматривая всякие рекламы и картинки с обнаженными девицами.
Но, случилось, в автобусе, в том самом, экскурсионном, который нас возил, вышел из строя микрофон, по которому вещала наша прекрасная блондинка-чешка.