281

Гудков Л. Д., Левинсон А. Г. Образ Сахарова в общественном мнении: 20 лет спустя // Вестник общественного мнения. 2011. № 1 (107). С. 87–101. См. массовую реакцию на выступления группы и процесс против «Пусси-Райот»: Общественное мнение – 2012. С. 136–139. Табл. 11.47–11.52.

282

Важно, что со стороны массы выделение групп идет через дистанцирование, через выделение из большинства, квалифицируемое, однако, в таких случаях подчеркнуто негативно («совок», «плебс», «пипл», который должен «все схавать»). Характерно в данном отношении массовое мнение о человеческих качествах российских судей: они квалифицированы и профессиональны, но бесчеловечны, бездушны, аморальны и действуют чисто формалистично в своей профессиональной роли. Отчет о проведенном «Левада-Центром» социологическом исследовании «Отношение населения России к проводимой судебной реформе» (2012) см.: Ворожейкина Т. Е., Гудков Л. Д., Зоркая Н. А., Овакимян А. Г. Мониторинг отношения российского населения к судебной реформе и судебной системе // Вестник общественного мнения. 2014. № 3–4. С. 13–69.

283

«Выскажи он мысль сколько-нибудь человеческую – его засмеют, назовут блаженненьким, не дадут проходу. Но он явился не с проектом о признании в человеке человеческого образа (это был бы не проект, а опасное мечтание), а с проектом о превращении человеческих голов в стенобитные машины – и нет ему хвалы, которую не считалось бы возможным наградить эту <…> не нашедшей себе ограничения ни в совести, ни в знании» (Салтыков-Щедрин М. Е. Указ. соч. С. 79).

284

На вопрос: «Что вызывает у вас чувство стыда и напряжения, когда вы обращаетесь к российской истории ХХ века?», задаваемый в рамках программы «Советский человек», от 78 % опрошенных (в 1989 году) до 69 % (в 2008 году, наиболее благополучном, докризисном времени современной России) год заявили: «Великий народ, богатая страна, а живем в вечной бедности и неустроенности», на втором месте ответы: «Грубость нравов, неуважение людей друг к другу» (за те же 20 лет в среднем около 50 % опрошенных, здесь колебания в ответах минимальны и лежат в пределах допустимой стандартной статистической ошибки).

285

Trotha von Tr. Zur Soziologie der Gewalt // Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie. 1997. № 37. S. 9–56; Антропология насилия. СПб.: Наука, 2001; Волков В. В. Силовое предпринимательство: экономико-социологический анализ. М.: ГУ ВШЭ, 2005; Его же. Ценности и нормы нелегальных силовых структур // Журнал социологии и социальной антропологии. 1999. Т. 2. № 3. С. 76–84; Салагаев А. Л., Шашкин А. В. Насилие в молодежных группировках как способ конструирования маскулинности // Журнал социологии и социальной антропологии. 2002. Т. 5. № 1. С. 151–160.

286

«“Наш” вариант – это безальтернативные медиа, это люди, не привыкшие фильтровать и оценивать приходящую информацию. А главное же – изолированный человек, инкапсулированный в своем мире, не принимает гражданской ответственности за “происходящее в стране” и не только не готов, но и сам не испытывает склонности к гражданскому, коллективно-ответственному действию. Это прямое наследие советского, тоталитарного периода, которое как будто сохранилось в “первозданном” виде – за одним правда исключением: рассеялся, и, видимо, безвозвратно, тот универсальный страх, который допускал лишь один вид коллективного поведения – коллективное заложничество (если “все” считаются ответственными за “одного”, это означает, что “все” принуждены, вынуждены и заранее готовы ради собственного спасения этого “одного” выдать и растоптать…). Сегодня, кажется, такой страх снят» (Левада Ю. А. Ищем человека… С. 367).

287

Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-пресс-Ц; Кучково поле, 2000. С. 15–29.

288

«Нельзя объяснить подобные ситуации [монолитного единомыслия. — Л. Г.] просто массовым принуждением или обстановкой всеобщего устрашения. И наш собственный, и чужой опыт свидетельствуют о значительной роли добровольного массового участия в поддержании атмосферы всеобщего единодушия – единогласия – единомыслия. Стремление “быть как все”, более того, готовность упиваться собственным “растворением” в массе – распространенная разновидность социального мазохизма, которая предельно упрощает жизнь, избавляет человека от мук совести, от индивидуальной ответственности, сложности нравственного выбора, превращает его в потенциального добровольно-безответственного соучастника массовых акций, в том числе и массовых преступлений режима. В подобном пароксизме восторженного самоуничижения не столь важно, на кого переносится ответственность – непосредственно на “всех” (“действуй как все”), на непогрешимого харизматического лидера (“фюрер думает за тебя”) или на некую идеологическую, религиозную структуру. Такого рода “растворенная” сопричастность создает сильнодействующую иллюзию безопасности, как внутренней (от сомнений), так и внешней (от враждебных сил). Более того, малейшая попытка противостоять всеобщему единодушию, сохраняя какую-то собственную позицию, вызывает спонтанное возмущение и яростный – не только по приказу – коллективный отпор: ведь сама возможность отдельного мнения подрывает всю систему коллективной безопасности. Поэтому столь зачаточный, искусственно созданный плюрализм с такой легкостью уступает новому единомыслию. Особенно в условиях социально-политической мобилизации и воинственной напряженности» (Левада Ю. А. Ищем человека… С. 21).

289

Релятивизм характерен для сравнительно развитого общества и индивидуального сознания. Он возникает как реакция на эрозию уже имеющегося универсализма права, морали в уже модернизированном массовом обществе со сложившимися формальными институтами (рыночной экономики, представительной демократии, правового государства). Ценностный релятивизм – это реакция на выявляемые противоречия и процессы, идущие в современном обществе, предпосылка специфического западного цинизма. Моральный и правовой партикуляризм – явление принципиально другого рода, другого происхождения. Его нельзя рассматривать как производное от процессов модернизации. Это амальгама (или агрегат) архаических и современных образований и представлений, не подлежащих рационализации и генерализации, это «механическое» (в дюркгеймовском смысле) сочетание не сливающихся друг с другом, разнородных социальных нормативных систем, не подлежащих проработке в силу подавления подобных возможностей репрессивной властью. Российский цинизм в этом смысле отличается от западного, порожденного модернизационным проживанием наследия Просвещения. Это последнее соображение принадлежит японскому исследователю проблемы национальной специфики цинизма Кёхэй Норимацу и высказано им в частной беседе с автором.

290