311

См.: Кант И. Собр. соч.: в 6 т. Т. 3. М.: Мысль, 1964. С. 135–139.

312

Важнейшими для меня в данном отношении работами являются две статьи: Левада Ю. А. К проблеме изменения социального пространства-времени в процессе урбанизации // Левада Ю. А. Статьи по социологии. С. 39–49; Его же. О построении модели репродуктивной системы (проблемы категориального аппарата // Там же. С. 50–60. О времени и часах см. также: Гудков Л. Д., Левинсон А. Г. Вещь глазами социолога // Декоративное искусство СССР. 1987. № 7. С. 14–18.

313

Зиммель Г. Социальная дифференциация, социологические и психологические исследования / авториз. пер. с нем. Н. Н. Вокач и И. А. Ильина; под ред. и с предисл. Б. А. Кистяковского. М.: М. и С. Сабашниковы, 1909.

314

Недавно вышел русский перевод этой самой известной его работы «Узилища» (1961): Гоффман Э. Тотальные институты: очерки о социальной ситуации психически больных пациентов и прочих постояльцев закрытых учреждений. М.: Элементарные формы, 2019.

315

Именно тогда же возникает идея университета нового типа, образцом или моделью которого стал новый, ориентированный на гуманистические дисциплины и практический реализм университет в Геттингене, а также гимназии.

316

В основе любого подобного праздника лежит очень стертая или вырожденная структура аграрных обрядов и ритуалов: похорон и воскрешения, с элементами особой еды, «жертвы», симпатической магии, оргиастики, опосредования сил потустороннего и посюстороннего, земного мира, а значит, перевернутого времени, или памяти о них. Особая атмосфера ожиданий, приподнятости, повышенной знаковости поведения (одежды, отношений, жестов, языковых кодов и т. п.) указывает на проигрываемые при этом, то есть представляемые, ресемантизируемые значения части и целого. Поэтому в самих праздничных формах, циклически повторяющихся ритуалах и церемониях (смерти и воскрешения или нового «рождения») всплывают и оживают слои магического сознания, возникают тождества «заклятия и действия», пожелания и исполнения, снимающие границу различимости разных модусов реальности.

317

Характерно, что мир высших значений семантически может быть представлен лишь как сфера неизменных сущностей, образов и символов (как говорил Кант: «звездное небо над нами»); он статичен, неподвижен, вечен, то есть изъят из «времени», лишен временных влияний. Там нет поля для человеческих, индивидуальных, субъективных действий. Значимость ценностных представлений в некоем условном пространстве предпочтений или иерархии ценностей, ограниченной перспективой рассмотрения, может быть выражена только через постепенное устранение временных характеристик значений ценностей. «Вечность», собственно, и означает изъятие возможности влияния на них человека, несоизмеримость повседневных человеческих значений и смысловых сущностей этой зоны, неприкосновенность, несоизмеримость для профанов мирового порядка и собственной жизни. Этим этически рационализированная идея надличного бога отличается от сферы магического. Магия (культ) предполагает возможность воздействия и влияния на высшие силы, связь с ними настоящего и повседневности через акт сверхъестественной коммуникации и воздействия (что предполагает наличие у посредника харизматических способностей). Однако в этом случае боги, божества, божественные силы (демоны, святые, духи и пр.) не совместимы с этической (или ценностной) рационализацией мира, который как целое остается поэтому иррациональным, многосоставным, множественным. Напротив, идея безличного бога включает в себя совершенство всего мыслимого и сущего, возможность интеллектуального единства всех противоречий, но именно поэтому он недоступен для воздействия, а значит, и изменения; он вечен и вездесущ, а потому лишен характеристик изменчивости. Поэтому, кстати, идея конструирования системы ценностей как выражения полноты культуры, выдвинутая и защищаемая, например, Г. Риккертом, немедленно натолкнулась на резкую методологическую критику со стороны Э. Трёльча. См.: Troeltsch E. Der Historismus und seine Probleme. Das logische Problem der Geschichtsphilosophie. Tübingen: Verlag von J.C.B. Mohr, 1922. Перенос значений предельной длительности времени на символы более низкого порядка, например на политические образования или союзы («тысячелетняя Россия», «тысячелетний Рейх» и т. п.), указывает на стремление их идеологов к иммунизации подобных значений от критической рефлексии (от понимания генезиса и функций этих идеологических образований), к отключению внимания обывателя, массового человека от характера организации власти, к суггестии коллективных символов целого.

318

Выход из режима закрытого общества тоже происходит «не вдруг», не «революционным путем», а постепенным расширением круга допущенных к информационным каналам. Рано или поздно ослабляется режим спецхрана в крупнейших библиотеках, а сами библиотеки классифицируются по ступеням доступа: то, что закрыто в Государственной библиотеке СССР им. Ленина (ГБЛ) и тем более в областных или университетских библиотеках, может находиться в открытом доступе Институте научной информации по общественным наукам Российской академии наук (ИНИОН РАН), увеличивается выезд за границу, чтение на языках и т. п. О цене этой закрытости (задержках во времени) мы можем пока лишь догадываться, судя по степени интеллектуальной неразвитости или некомпетентности российских элит, оказавшихся неготовыми к социальной модернизации страны, что с такой силой проявилось в 1990‐е годы и позже. Об «отсталости» основной части населения России в сравнении с обществами других восточноевропейских стран, таких как Чехия, Польша, Словения, можно судить по быстроте «возвращения» на более низкий уровень культурного и социального развития, о чем свидетельствует «выход на поверхность» традиционалистских стереотипов, социальных предрассудков, комплексов национальной неполноценности и фобий.

319

См.: Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Чтение и общество в России 2000-х годов // Вестник общественного мнения. 2008. № 6. С. 38–39.

320