321

Многие из этих работ выложены интернете и открыты для свободного доступа заинтересованных читателей, однако, особого интереса к их чтению нет. Они не используются ни в качестве оснований для саморефлексии, ни для общественного дискурса или мотивации политического действия. Для того чтобы эти тексты стали ресурсом публичных дискуссий, должны функционировать значимые, авторитетные посредники и системы коммуникаций, этически соединяющие исторические знания с современностью, указывающие на те или иные смысловые и причинные связи прошлого и настоящего. Собственно, только это и образует рефлексивную структуру актуального времени. Сознание «времени» образуется только тогда, когда возникает сознание «настоящего» момента, включающего в себя интенциональные смысловые образования «Я» («мы»), конституированные оценками «прошлого» и в перспективе будущего действия. Ни один из соотносимых друг с другом подвижных компонентов этой структуры сам по себе не возможен и не действителен без других. Все вместе и каждый из них возникают только одномоментно и все вместе в процессе рефлексивного самосозерцания и интуиции. Без этой сложной системы соотнесения «проторепрезентации», «ретенции» и «протенции» сознания времени не возникает. См.: Гуссерль Э. Бернау-манускрипты о сознании времени (1917–1918) // Гуссерль Э., Шнелль А. Феноменология времени. М.: Панглосс, 2019. С. 45–81. Отдельные фракции, звенья или радикалы этой системы, лишенные своей рефлексивной взаимосвязи, неизбежно превращаются в нечто иное, чем время и история, меняют свои функции, становясь либо мифами, легитимирующими действующие институты или выступления демагогов, либо идеологемами. Это принципиальный тезис анализа исторических трансформаций и их интерпретаций – историческое познание значимо только вместе с теоретической и методологической ценностной саморефлексией и самоконтролем.

322

Поскольку для наших задач – изучения посттоталитарных трансформаций – собственно традиционные институты не так важны (они служат лишь в качестве крайних значений шкалы различных типов организации «домодерность – модерность»), то мы принимаем во внимание прежде всего советский и постсоветский тип организации времени. Но для понимания природы социального и культурного времени не лишним будет отметить, что именно в городе начинается интенсивная дифференциация времени как эффект институциональной и социально-структурной дифференциации: появления цеховых образований, общностей разного рода, профессиональных различий – финансовых, торговых, производственных, религиозных, правовых – и отделения этих нормативных порядков от семейно-родовых.

323

На одном из недавних заседаний Оргкомитета Общероссийского гражданского форума обсуждался вопрос о создании «Музея гражданского общества» как возможности сохранить на будущее опыт работы неправительственных общественных организаций, поскольку многие сегменты деятельности третьего сектора под давлением ФСБ и местных администраций прекратили свое существование и исчезли, уступив свое место разного рода GONGO и псевдообщественным НКО. Публичное поле, как говорили выступающие на заседании, сегодня все сильнее напоминает «кладбище».

324

Здесь, помимо архива, публикаций, семинаров и конференций «Мемориала», примечательны ежегодные конкурсы школьных сочинений по семейной или локальной истории, проводимые И. Щербаковой, равно как и нападения на их организаторов и участников со стороны провластных «титушек» из НОД и тому подобных организаций.

325

Как пример реконструкции подобной истории можно упомянуть работу: Гудкова В. В. Театральная секция ГАХН: история идей и людей. 1921–1930. М.: НЛО, 2019. В более общем плане следует подчеркнуть, что в деятельности академических институтов, обслуживающих власть (тоталитарный режим, управляемую демократию), присутствуют разные интенции в конструировании истории: идеологическое обеспечение нужд власти и готовности к фальсификации либо замалчиванию неприятных для властей событий прошлого или более сложные позиции, обусловленные интересами сотрудничества историков с зарубежными коллегами, сознанием необходимости автономизации науки от власти при явной зависимости от нее в финансовом и административном плане и др. Но для нас в данном случае важна прежде всего сама принципиальная роль академической науки в нынешнем российском обществе: полное отстранение от роли просветителей, отсутствие сознания общественной ответственности профессиональных ученых за собственную деятельность, за доступность результатов работы для более или менее широких слоев населения, самоизоляция сообщества. Нельзя сказать, что историки не совершают серьезных открытий, что не появляется значительных работ по интерпретации тех или иных исторических процессов. Все это есть, и в этом плане отечественные историки едва ли уступают своим зарубежным коллегам, а во владении фактическим материалом советской и российской истории, естественно, превосходят их. Но такая корпоративная позиция означает отказ от задач рационализации происходящего, участия в публичных дискуссиях по пониманию прошлого, Trauerarbeit, характерных для других современных стран, прошедших фазу тоталитарных режимов. Учет этой общественной самокастрации профессионалов (и не только историков) чрезвычайно важен для понимания ограниченности воздействия элиты и интеллектуалов на общество и процессы социального изменения в посттоталитарной России.

326

Ритуалы воспроизводства общностей: больших (государственные праздники) и малых (малых групп: семья) или «средних» коллективов (производственных, учебных, территориальных организаций), идеологических (у специальных объединений, вроде отмечаемого «Дня политических заключенных», окончания блокады Ленинграда или Курской битвы и т. п.) – могут производиться ежегодно. Другие, имеющие иной тип символизации общности, менее определенной или связанной с конкретным социально-территориальным единством, могут иметь большие циклы и иные юбилейные средства маркировки. Таковы условия и процедуры коллективной меморизации круглых дат, например, 70-летие заключения пакта Молотова —Риббентропа и начала Второй мировой войны, 40-летие «Пражской весны» и пр. Интересно рассмотреть случаи скрещения двух линий символизации общностей, например непривычную для современного светского государства картину подключения государства к мифологии сакрального и участия государственной элиты, среднего чиновничества в праздниках РПЦ, либо утверждение в качестве праздничных дат совсем уж мифических событий, вроде лужковского Дня города, инициированного как чисто популистское мероприятие для поддержки московского мэра, но приобретшего тем не менее собственную значимость. См. об этом: Дубин Б. В. Будни и праздники // Вестник общественного мнения. 2003. № 2 (68). С. 52–62; Рольф М. Советские массовые праздники. М.: РОССПЭН, 2009. Важно подчеркнуть, что путинский режим, не имея собственных идеологических источников, стремится использовать и эксплуатировать как советские символические ресурсы (символы победы во Второй мировой войне, имперского милитаризма – от дореволюционного и колониального прошлого до мифологии «холодной» войны, Афганской или чеченских войн), так и архаические пласты культуры, вплоть до культа мертвых («Бессмертный полк», пасхальные посещения кладбища на родительскую субботу), транспонируя на свой лад потребность общества в «трансцендентном».

327

Именно в этом ряду имеет смысл рассматривать заявления Путина о крахе СССР как о «величайшей геополитической катастрофе ХХ века» или его не менее глубокомысленные рассуждения о «смерти либерализма» и т. п.

328

Социологическое обеспечение дизайн-программы «Часы». Руководитель А. Г. Левинсон, исполнители Я. С. Астафьев, А. И. Гражданкин, Л. Д. Гудков. М.: ВНИИТЭ, 1985.

329

Речь не только о лимитировании социальной мобильности, ограничении доступа к транспортным перемещениям (лимиты на билеты), но и о введении паспортного режима, закреплении населения, в первую очередь сельского, на местах постоянного проживания, режиме прописки, а также об ужесточении трудового законодательства: увеличении рабочего времени, установлении целого ряда уголовных наказаний за прогулы, опоздания на работу, самовольный переход с одного места работы на другое и т. п.

330