Поезд замедлил ход. Всю платформу – от путей до здания вокзала – заполнила толпа. Почти у каждого человека в руках красовались детские игрушки: слоны, куклы, тигрята, собаки… Жлобин славился своей фабрикой мягкой игрушки. Денег за работу фабричные не видели с начала года. С ними рассчитывались игрушками. Вот они и выходили к поездам…

Я сорвался с места и вернулся с огромной черной пантерой. Лена обняла игрушку и расцеловала ее голубые глаза и шершавый кожаный нос. С тех пор прошло восемнадцать лет, а пантера все охраняет нашу квартиру, лежа на диване и пугая гостей своим вполне натуральным видом…

Так мы и покинули вагон в обнимку с черной пантерой. Даже Миша удивился. Сэм приказал своему одесскому сотруднику встретить нас и определить, но не предупредил о звере.

– О, это номер! – воскликнул Миша. – Вся Одесса будет оглядываться.

– На дело мы пойдем без зверя, – успокоил я Мишу «по-одесски».

Неделя, проведенная на родине Сэма, пролетела стремительно. Целыми днями, оставив Лену у моря, я таскался с Мишей по городу. По Большой и Малой Арнаутской, Мясоедовской, Привозу, Екатерининской… Сиживали с Леной в полуподвале «Гамбринуса». Ездили купаться на фонтаны, даже заглядывали на неблизкую дачу Ковалевского. От памятника Дюку спускались к порту по легендарной лестнице. Заходили под крышу знаменитой музыкальной школы Столярского. По Люстдорфской дороге подходили к тюрьме, напротив которой притулилось кладбище… Опьяненный бабелевским духом, я стремился уловить колорит ТОГО одесского быта, но увы, слух дремал. Меня окружал современный типовой город, напоминающий о ТОЙ Одессе лишь названиями мест. Загадку решил проводник Миша. «Одесса умерла с тех пор, как ее покинули евреи, – сказал Миша. – Семен Захарович был один из тех последних одесских евреев. Как вы будете выкручиваться из этого, я не знаю. Может, на Молдаванке кто-нибудь еще вяжет узлы? А так – нет так нет…» Но добряк Миша не знал, что бабелевский дух я впитал с молоком матери. Напомню: моя мама, Ревекка Израилевна, родилась в Херсоне, как и мой папа – Петр Александрович, которого в детстве звали Пиня. А что такое Херсон? Это Одесса без моря! И если герой будущей книги застал атмосферу моих родителей, так о чем речь?! Неужели мне не справиться с южнорусским говорком?

17 декабря 2001 года умер Александр Володин. Умер в забытой богом 9-й больнице на Крестовском острове. Днем 16-го мне позвонила домработница и сказала: «Александра Моисеевича увезла скорая, куда, не знаю…» Я узнал, куда увезли больного Александра Лифшица, и поехал. Воскресный день – черный день больного российского люда: обнаружить хотя бы дежурного врача – большая удача… В те времена если была в России самая дрянная больница, так это 9-я на Крестовском острове, и туда запихнули Александра Моисеевича Володина.

Надо сказать, я не в первый раз навещал Сашу в разных медучреждениях. Но «девятка» меня ошеломила…

Придерживая сумку, я шел пустым коридором, и звуки шагов липли к сырым, в подтеках, стенам… Измазанные краской окна нехотя пропускали белесый зимний свет. За распахнутыми дверьми палат горбились свернутые полосатые матрацы на кроватных сетках. Полное безлюдье, ни персонала, ни больных. Меня охватило отчаяние: у кого спросить – пустыня! Шелест сдержанных голосов из коридорной дали, словно внезапное ощущение дна под ногами тонущего…

Три женщины в цветных халатах сидели за столом, играли в карты и пили чай. «Мужчина пришел, – воскликнула одна, обернувшись. – Двери-то прикройте, не лето». Я поздоровался и поинтересовался: куда делись больные? «Домой ушли, на выходные. Все равно кормить нечем, вот и ушли, – с охотой пояснили женщины. – А мы остались. На сохранение!» Женщины засмеялись и пригласили к столу чаевничать. С мужчиной веселей. А то на все отделение ни одного мужика. Подвезли было одного, да и тот старикан, проку никакого… Может, его ищете? Так он в седьмой палате, что у туалета, там теплее…

Это был Саша. Зябко подобрав ноги и свернувшись калачиком под суконным одеялом, он спал на боку, уткнувшись носом в стенку. На другой кровати двухместной палаты лежал свернутый матрац с торчащим из брюха углом такого же одеяла. Я вытянул одеяло из матраца и накинул на спящего. Будить Сашу не решался, раз спит, лучше пусть уж спит. Подожду. Может быть, заглянет кто-нибудь из персонала. Хотя женщины предупредили, что все разбежались. А дежурного студента-медика, определявшего старика в палату, с тех пор и след простыл… Я присел на приземистый крашеный табурет. Вспомнив о сумке, принялся выкладывать на тумбочку содержимое: картонный треугольник с кефиром, «отдельную» колбасу, батон, что-то еще из стандартного набора…

Серое одеяло, взобравшись на детское плечико Саши, ритмично поднималось и опускалось. Ухо, казалось, пытается выбраться из-под клока седеющих волос, падающих и на висок, и на лоб. А нос, его крупный, тяжелый нос, упрямо принюхивался к стене, словно выпытывал какие-то тайны этого заведения. «И в очередной сюжет засандалит», – усмехнулся я…

За спиной этого внешне невзрачного мужчины с осколком от немецкого снаряда в легком были долгие восемьдесят два года жизни…

Сложные отношения с женой, психически нездоровой в последнее время. Разлука с двумя сыновьями – эмигрантами, – один из них от скончавшейся любимой женщины. Множество увлечений и разочарований. Саша магнитом привечал слабый пол. В нем лучилась доброта, участие, нежность и ум, на мой взгляд, какой-то физически ощутимый ум. У него не было врагов, завистников много, а врагов нет. Есть что-то выше зависти – безмерное уважение к истинному таланту, он обезоруживал злопыхателей, пробуждал совесть, предлагал честно взглянуть на самих себя.

Помнится, Саша проиграл «лохотронщикам» свою очередную литературную премию. И те, узнав, кем является их «лох», вернули деньги. Многие пользовались его добротой. Я не раз заставал в его квартире поклонников и поклонниц, что-то беззастенчиво искавших в бумагах, а Саша, в некотором подпитии, лишь снисходительно улыбался. Впоследствии они прилюдно хвастались особо доверительными отношениями с Володиным…

Горячим почитателем Володина был главный режиссер театра «Остров» Александр Болонин. После кончины Саши он, вопреки правилу о тридцатилетнем карантине, добился от власти разрешения на мемориальную доску. Я и Валерий Попов – 10 февраля 2004 года – в день 85-летия Володина – сорвали белую накидку, открывшую на мраморе профиль Александра Володина, жившего в доме № 44 по Большой Пушкарской…

Все это будет позже, а сейчас я сидел подле его больничной кровати, не зная, что делать. Будить его не стану, сон тоже лечение. Может, все же разыскать дежурного врача-студента. «Бесполезно, – разом ответили женщины в больничных халатах, – он тоже слинял, чтобы новеньких не принимать. Вашему старику повезло, что застал студентика, тот хотя бы оприходовал… В выходной, считай, здесь ночлежка, а не больница… А кто этот дед?» – «Александр Володин, – ответил я. – Слышали? Как не слышали?! Ну, фильм “Осенний марафон” видели?» – «Так там же Басилашвили», – насторожились женщины. – «Верно. А кто написал сценарий? Володин! Опять же… “Пять вечеров”, “Фабричная девчонка”, “Моя старшая сестра”, “С любимыми не расставайтесь”…» Женщины запаниковали. «Как?! И такого человека закинули в эту больницу? Ну, гады… Бросили, как собаку, у туалета… Перестройка, бля… Не беспокойтесь, мы присмотрим, если что. Ночь переспит, а завтра лекари набегут. Одну ночь мы присмотрим…»

Александр Володин скончался под утро, от инфаркта, так и не дождавшись лекарей. Добрые женщины просмотрели одного из самых тонких знатоков женской души в русской литературе…

Назавтра я пришел в Большой драматический театр… В холодном кабинете главного режиссера сидели несколько человек в пальто, решали, как провести прощание с Володиным. Несколько дней решался вопрос. Театр сам едва существовал в тяжелейшей обстановке того времени. Спектакли шли при полупустом зале. Это в знаменитом БДТ!.. Но театр испытание выдержал достойно. После торжественного прощания на сцене Сашу похоронили на Комаровском кладбище…

Я при этом не присутствовал. Заведомо купленный билет на самолет в Америку не позволил мне присутствовать в театре на Фонтанке…