– Я со своими людьми приехал к нему на Автоваз с тремя миллионами долларов в чемодане. В тот момент Березовский с сотрудниками сидел в кабинете и размышлял, где взять восемьсот долларов, чтобы заплатить поставщику за тормозные колодки. И вдруг на него сваливаются три миллиона в чемодане! Я оплатил за десять тысяч машин и в течение трех месяцев отослал их нескольким промышленным городам. После уплаты налогов компании досталась приличная выручка… Соображать надо, Илья! Деньги валяются на дороге… Или история с Донбассом! Я устроил в Донецке выставку-продажу американских товаров. Завез огромное количество вещей. От колготок до телевизоров. Ажиотаж был страшный, люди за покупкой приезжали из Азии… И учти – оборот шел по бартеру! За товар Донецк расплачивался углем, который после продажи, скажем, Боливии, возвращался американским продавцам деньгами…
– Хотите борщ? – вкрадчиво перебила хозяина женщина в брючном костюме. – Хороший борщ с пампушками.
Сэм вопросительно посмотрел на меня и кивнул. Давай борщ.
Женщина поставила на стол супницу и, черпанув половником, разлила по тарелкам борщ. Тяжелого бурого цвета с картофельным мыском среди прозрачных слезинок жира, борщ испускал вкусный ленивый парок, оседая капельками на бортике тарелки. И еще пампушки – пышные, румяные, с крупной чесночной пыльцой на макушке.
– Ну, еще что-нибудь расскажи, – возбужденно попросил я.
– Или такая история… Собрал я группу руководителей крупнейших предприятий и, за свой счет, пригласил в Штаты… Были люди с заводов Урала, Сибири, Москвы… Был и директор завода министерства среднего машиностроения из удмуртского городка Чайковский. Мужчина лет пятидесяти, бывший пламенный комсомольский трибун. Толковый, обстоятельный… Группа ездила на Уолл-стрит, встречалась с крупными бизнесменами, посещала театры, Колумбийский университет, Национальную библиотеку. А когда попали в «Русские магазины» Брайтона и Бруклина, встретились с эмигрантами, группа совсем пала духом. И что ты думаешь? Тот директор из Удмуртии, вернувшись на свой завод, застрелился у себя кабинете… Вот о чем бы тебе написать, Илья. О драме разочарования честной человеческой души. Чем иначе объяснить подобный порыв, не знаю… Я читал твои книги. И «Breakfast зимой в пять утра», и ту, про Израиль, в «Новом русском слове», которое и держится на моих деньгах… Напиши о моей жизни. Мне, эмигранту, даже мэр Нью-Йорка Руди Джулиани предлагал должность директора экономического департамента города. Я не решился. А то бы сидел в Сити-холле… И был бы еще более ненавидим «русской улицей» Америки… Да, да. Человек не очень любит успех другого человека, такая у него сучья природа. Даже в Америке, где успех считается мерилом жизни… Напиши о моей жизни. Это мой коммерческий заказ на твою работу. Я тебе неплохо заплачу…
После весеннего вечера с борщом я несколько раз появлялся в доме миллиардера у Линкольн-центра, лифтом возносился на 68-й этаж в эмпайрский офис… Записал шесть кассет на магнитофон, даже узнал, что «ножки Буша», которые помогли моим землякам выдерживать перестройку, поставлялись в Питер на судах компании «Транс коммодишен». Побывал и на 3-й линии Васильевского острова, где за крепкими дверьми размещалось отделение американской компании. После неопрятного вонючего двора, попав за дверь, я был охвачен какой-то музейной благостностью. Суровая немногословная охрана, ковры, прячущие звуки шагов, картины в дорогих рамах, огромный аквариум с рыбками, любезные сотрудницы с кофейными чашечками на подносе…
Тогда у отделения были сложные времена. Известная бандитская группировка требовала дань за пропуск в порт рефрижератора. Сэма их условия не устраивали, он уже выполнил договорные обязательства с мэром Собчаком и его заместителем Путиным. Есть в Питере власть или нет в Питере власти?! Дело приняло принципиальный оборот! Судно, простояв на рейде месяц, отплыло, оставив город без своего содержимого. Сэм подал иск в Международный арбитраж и выиграл дело. Наказав Питер за бездействие властей на солидную сумму. Позднее эта история вошла в мой роман «Одинокие в раю»…
Глава третья
После возвращения из Нью-Йорка я намерен был отправиться в Одессу, на родину героя будущего романа. Я уже бывал в Одессе. На киностудии снимали фильм по моему роману «Утреннее шоссе». Но дальше Французского бульвара, где находилась студия, не заглядывал…
Поехал не один, а с Ней. Мне тогда было 65 лет, а ей 30, и звали ее Лена. Опять Лена?! Какое-то роковое имя для меня. Когда мы познакомились, ей было 19, а мне 54. Я шел домой и остановился, пропуская транспорт. Милый девичий голос окликнул меня, вопросом: «Извините. Вы писатель?» Невысокого роста блондинка смотрела на меня красивыми серыми глазами: «В вашем доме живет моя подруга, она сказала, что вы писатель». Улицу мы перешли вместе… С тех пор мы и живем вместе, а последние годы – как законные муж и жена. Кстати, разница в возрасте, увы, сохраняется, ей 49, а мне 84. Из-за нее меня считают несколько моложе. Я и впрямь из-за нее молодею, ведь надо как-то соответствовать. Стараюсь не шаркать подошвами, ступая рядом (зато с облегчением шаркаю, когда один), выпрямляю спину. Конечно, я принимал участие в ее судьбе. Оплачивал учебу в институте, который она окончила с «красным» дипломом психолога, способствовал в получении водительских прав… И она отвечала мне ухоженным бытом, верностью и душевным участием в повседневных заботах.
Я давно смирился с некоторыми ее странностями. Паническая боязнь лифта оборачивалась непростой проблемой. Страсть к полутемным помещениям создавала порой неудобство. Фанатичное стремление к чистоте: пылесос и стиральная машина не знают покоя. Или долгое, до глубочайшей ночи ее сидение за компьютером, благо не надо утром идти на работу… Конечно, я сейчас брюзжу, проявляю вздорный характер, но каждодневное повторение подобных «фобий» меня оправдывает.
Старость таит в себе множество загадок. И главная из них – ощущение себя. Даже при обострении каких-то физических проблем присутствие рядом молодости их сглаживает. Ощущение себя приводит к Одиночеству – естественному следствию течения долгих лет. Уходят друзья и знакомые – одни умирают, иные зарываются улитками в свой быт, с третьими разделяют государственные границы… Одиночество подобно тяжелой грозовой туче, разрядить ее может лишь дождь постоянного присутствия близкого существа. Меня уже мало волнует ее отношение ко мне, главное, что она рядом, что она мне далеко не безразлична. И дело тут не только в боязни одиночества. Дело в укоренившейся привычке. Дело в обострении эгоизма, этого коварного спутника человека.
Порой я думаю: что удерживает ее – молодую, красивую – рядом со мной? Тем более у нас мало точек соприкосновения – она истово верующая, прихожанка Софийского православного собора, без молитвы не ложится спать. Я же иудей, предки которого, как они считают, распяли другого иудея, имя которого лежит в основе ее верования. Да и «мирские» вкусы у нас не совпадают. Что удерживает ее возле меня? Верность жены? Мое литературное имя? Сдается мне, что она и половины моих писаний не читала, а те, что читала, не вызывали у нее энтузиазма. Я посвятил ей последний свой роман «Одинокие в раю». После унизительных уговоров она прочла треть и отложила. А ведь роман был напечатан в журнале «Звезда», который ценился своим вкусом…
К сожалению, она весьма подвержена чужому мнению. А недоброжелательных завистников у меня хватает. Может быть, напрасно я ее порицаю, просто она проницательней других и хочет быть честной перед собой?! Единственным оправданием может служить ее увлеченность православием да почитанием разных астрологов вроде Глобы и особенно христианского философа Лазарева. Что и говорит об избирательности ее вкуса… И все же, и все же! Что ее связывало со мной? С пожилым пенсионером со вздорным характером и кучей проблем, от финансовых до возрастных?! Особенно с годами, что?! Даже мать ее увещевала: «Зачем тебе этот старый тюфяк?! Он даже старше меня на десять лет, стыдно перед людьми!» Мать можно понять, и я ее понимал, пусть земля ей будет пухом! Но Лену я не очень понимал. Мне нравилась привязанность к ней ее подруг и друзей. Та привязанность, которую я все больше и больше теряю… И все же мне кажется, что я понял основу ее верности мне, понял. Не любовь – кого там любить молодой, красивой женщине? Не влечение – к давно коптящему небо мужику… Ее верность определялась истинно христианским отношением к ближнему. Верой в наставления старцев и других авторитетов христианского мира. А я, хитрый иудей, этим пользуюсь и даже… злоупотребляю.
Двухместное купе вагона поезда уносило нас в Одессу. По какому-то особому закону физиологии движение и скорость обостряют чувственность, сближают людей. Это я не раз замечал, когда работал проводником общего вагона поезда Ленинград – Баку, накапливая материал для романа «Поезд». Жаль только, редакция журнала «Новый мир» посчитала эти куски романа слишком фривольными…
В дальнейшем ни поездки в Израиль, ни поездка в Нью-Йорк, ни летние вылазки на дачу в Комарово и прочие «перемены мест» не вызывали у нас с женой такого острого взаимного влечения, как та дорога в Одессу…
И теперь с блаженным умиротворением я поглядывал на откидной столик. Предвкушая еще одну дорожную радость – вкусно поесть, чем бог послал. На льняной скатерке, точно дома на кухне, из-под бумажных двух тарелочек выглядывали салфетки. Маленькие дорожные рюмашки ждали свою меру коньяка из плоской охотничьей фляги. А многочисленные свертки серебряной фольги подогревали любопытство…
В дверь купе постучали. В освобожденную от щеколды щель просунулась голова проводника.
– Станция Жлобин, товарищи, – проводник хитро оглядел купе. – Та самая, где игрушки…