В этот день мы оба встали непривычно рано, с самым рассветом, когда на часах не было еще и пяти. Нельзя было и представить, чтобы мы могли проспать такой торжественный момент как падение Кометы…
Когда я поймала себя на том, что роюсь в шкафу, перебирая свои платья, поначалу мне стало не по себе. Принарядиться к падению кометы? Безумная идея! Не все ли равно небесному телу, во что мы будем одеты в тот момент, когда она будет крушить Париж? Да и после от нас, возможно, вообще ничего не останется! Но мысли эти меня не остановили – я продолжала свое занятие. И вот я держу я в руках свое лучшее платье: муаровое, темно-синее, с матовым блеском, украшенное рюшами – я купила его прошлой осенью в одном из магазинчиков дамской одежды, расположенном в галерее Пале-Рояль. Помнится – шел колючий дождь, настроение было довольно тоскливым. И тут я увидела в витрине это платье… И сразу поняла, что оно идеально сядет на мою достаточно худощавую фигуру. Когда я несла покупку домой, то настроение было уже совсем другим. И в тот момент я с некоторой стыдливостью думала: «Как мало нужно женщине, чтобы почувствовать себя счастливой!». Со стыдливостью – потому что сама я всегда презирала и высмеивала все «женское», «дамское», относя себя к числу прогрессивно мыслящих личностей, свободных от вещизма. Однако иногда ничто «женское» не было мне чуждо и я вела себя вполне «по-дамски», после небольших душевных метаний обычно обретая прежнее равновесие. Самоедство из-за пустяков не входило в мои обычаи…
На несколько мгновений я застыла, поглаживая руками гладкую ткань, хранившую запах моих любимых духов. Ах это платье! Сколько комплиментов я получила от гостей, будучи одета в него! Оно и вправду очень шло мне. Он делало меня выше, стройнее, в нем я казалась моложе. Да, я любила платья, хоть и глубоко в душе считала это своей слабостью. Ведь любить наряды – это пошлость; подчеркивать свою женственность претило мне, свободомыслящей женщине… Но я не могла полностью побороть в себе женское начало, побуждающее наряжаться так, чтобы нравиться мужчинам… А чтобы не иметь репутацию «дамочки», я даже приобрела мужской костюм и, надевая его, с удовольствием эпатировала наших гостей. Я любила, облачившись в этот костюм, устроиться в кресле по-мужски, положив ногу на ногу и, вальяжно покуривая папиросу вставленную в длинный костяной мундштук, изрекать перед гостями шокирующие сентенции… Я никогда никому не призналась бы в этом, но мне нравилось слыть «ведьмой» и сводить мужчин с ума.
Платье с рюшами… Именно его я и надену, в нем встречу Комету и в нем, если будет суждено, умру. Да, небесному телу все равно, но для меня пока еще имеет значение, как я выгляжу – пусть даже в эти страшные минуты меня не увидит никто, кроме моего мужа. Нет, это не безумная идея. Ведь предстоящее событие настолько уникально, что встречать его в затрапезном виде совершенно немыслимо… Кроме того, это тоже будет своеобразный театр, вот только зрители там едва ли обращают друг на друга внимание. Да и «зрителей»-то осталось не так уж и много в Париже. Большинство жителей покинули город… Так что теперь странно было наблюдать с балкона опустевшую улицу, такую шумную и оживленную прежде.
В ожидании Кометы я храню сосредоточенное, философское спокойствие. Но о моем муже такого сказать нельзя: он несколько возбужден, суетлив, у него все валится из рук; вот только что я слышала, как он уронил нож на кухне. Вспомнилась дурацкая примета: это к визиту незваного гостя… Я усмехнулась про себя: кто к нам может прийти теперь? Практически все наши друзья не пожелали оставаться в городе, которому угрожает апокалипсис. Все эти приметы – глупость, хотя и есть в них некоторое романтическое очарование.
Ходики показывают без пяти шесть, до падения Кометы остается полчаса. Сценарий Апокалипсиса был расписан в газетах буквально по минутам, и мы с мужем знали, когда прозвучит первый звонок, когда второй и когда поднимут занавес и откроют врата ада…
Я не торопясь надеваю платье перед зеркалом. Муар приятно холодит, ласкает кожу… А вот теперь мне понадобится помощь мужа. Ведь застежка на спине. Вот что меня больше всего раздражает в подобных платьях – без посторонней помощи не наденешь. То есть подразумевается, что у его носительницы, по крайней мере, есть служанка…
Почему-то именно сейчас мне очень не хочется обращаться Дмитрию с этой деликатной просьбой. Словно бы в необходимости застегнуть платье таится какая-то пошлость, не вполне уместная в этот торжественный момент, когда Конец Света уже на пороге… Но ничего не поделаешь – и я выхожу в кухню и молча поворачиваюсь к супругу спиной. Мгновение – и платье застегнуто; однако за эти пять секунд я успеваю почувствовать, какие холодные руки у мужа, – прежде они всегда, в любую погоду, были теплыми… Его все еще бьет внутренняя дрожь. Кажется, он даже стискивает зубы, чтобы сдержать в себе волнение и напряжение… Однако я ничего не говорю; все действо между нами происходит молча, под мягкий стук ходиков. Эти ходики своим вкрадчивым тиканьем обозначают поток неумолимого времени, которого остается все меньше… А что потом? Я не знаю, что будет потом. Я лишь могу вообразить, что мы умрем в огненном безумстве и сгинем под обломками разрушенного дома… Но то, что может произойти в случае если мы уцелеем, мое воображение рисовать отказывается. Умозрительно я лишь могу – и то довольно смутно – предположить, что я после этого стану другой, совсем другой… Что-то утраченное непременно должно возродиться во мне. Наверное, я многое переоценю, открою в себе новые качества и черты… Иначе и быть не может, ведь все происходит не зря; об этом я начала задумываться уже давно… Что ж: падение Кометы станет неким Рубиконом, за которым для меня откроется неизведанное. И оно, это неизведанное, одновременно и манит, и страшит.
Мой супруг тоже оделся как для торжественного случая. Он надел тот серый костюм, который мне не очень нравился, но почему-то теперь я нашла, что костюм сидит на муже очень неплохо. Я заметила, как Дмитрий, думая, что я не вижу, смотрит на свое отражение: приблизившись к зеркалу, он разглядывал свое лицо, придавая ему выражение то серьезности, то драмы, то страха, то печали. Зачем он это делал? Это так и осталось неведомым для меня… Лишь промелькнула неприятная мысль, что он пытается вообразить, какое выражение застынет на его лице после смерти – в том случае если нам суждено будет погибнуть…
Мы уже договорились, что будем наблюдать апокалипсис с эркера. Пока же ничего не предвещало грядущего бедствия: небо в окне сияло безмятежной утренней чистотой. Слышалось бодрое чириканье воробьев, этих обычных обитателей французской столиц, которые, дивясь отсутствию людей на улицах в этот час, осмелели и теперь стайками носились над тротуарами, выискивая что-нибудь съестное.
Вот часы показали четверть седьмого – и мы с супругом, переглянувшись, вышли на эркер. Дверь мы прикрывать не стали; звук ходиков настраивал на определенный лад, он создавал обманчивое впечатление упорядоченности и покоя, в то время как из неведомых далей приближался Хаос…
Мысленно каждый из нас считал минуты до рокового момента. Я взяла супруга за руку; пальцы его были все так же холодны. Мы смотрели налево, на юг – как раз оттуда и должен быть прилететь космический гость… И между нами отчетливо стояла какая-то недосказанность. Видимо, в эти моменты положено говорить друг другу какие-то особенные слова… Но мы молчали. Хотя я испытывала сильное желание сказать мужу, что всегда ценила его, что мне было с ним интересно, что мне важно сейчас то, что мы вместе… И он тоже хотел мне сказать что-то похожее – я это чувствовала. Почему же мы безмолвствовали? И тут я догадалась: нам не хочется верить в то, что смерть близка… Мы до последнего пытаемся поддержать надежду, что это не конец, что все обойдется… что все эти слова мы еще успеем сказать… а впрочем… нужны ли они? Ведь красноречивее всего говорит то, с какой силой и нежностью он сжимает мою руку… А я все плотней прижимаюсь к нему – и уже охватывает меня какая-то эйфория, какой-то смертный восторг; и кажется, будто страх отступил, и ангелы трубят, и само небо улыбается мне, обещая жизнь вечную…
Внезапно затихли птицы – как-то разом, словно выключили звук. Повеяло прохладным ветром… Вот оно, преддверие Апокалипсиса – подумалось мне, и тут же стало стыдно за эти мысли. Как высокопарно, как фальшиво… Смерть – всегда банальна, как бы ни была она обставлена. Нет никакого утешения в том, что погибнем мы не от пули, не от болезни, а от Кометы… Я горько улыбнулась своим мыслям. Нет утешения – а есть ли смысл? Смысл есть всегда – это я поняла уже с незапамятных времен. Если мы умрем – значит, Высшие Силы решили, что мы не должны существовать. Если же Комета не убьет нас – выходит, наша миссия на Земле не закончена… Но миссия эта теперь наверняка будет заключаться совсем не в том, чем мы всю жизнь занимались…
О, эти секунды перед катастрофой даны мне для того, чтобы окончательно понять – я жила заблуждениями. Я сама надела шоры на глаза, не желая видеть очевидного… Россия! Мы зашли слишком далеко в своем неприятии действительности, а она существует отдельно от нашего мнения о ней, меняясь с каждым днем и набирая силу. По сути, теперь это совсем другая страна, а совсем не та, которую мы оставили позади четыре года назад. Если бы теперь вернулись туда, мы бы увидели неизвестную нам страну, в которой все потребовалось бы узнавать заново… Что ж, теперь Комета расставит все по своим местам – ведь явление это происходит по Высшей воле Того, кто послал в наш мир этих пришельцев из будущего – из той, другой России, путь которой они намерены исправить таким образом, чтобы роковые ошибки никогда не произошли ЗДЕСЬ…
Мы вздрогнули одновременно, когда увидели в небе ЕЕ – Комету. Нет, издалека она вовсе не выглядела убийственно жутко. Просто сначала вдали, над крышей соседнего дома, слева, появились нечто светящееся, влекущее за собой немного растрепанный хвост. Оно приближалось, смещаясь все правее и правее. Можно было предположить, что небесный объект мчится в небесах с огромной скоростью, но полет его был при этом исполнен величавости и устрашающей торжественности… Мистическое чувство охватило меня в этот момент. «Боже, спаси и помилуй…» – мысленно произнесла, а может быть, и прошептала я фразу, которую, казалось, давно уже забыла. И мне подумалось: скорее всего, это последние минуты нашей жизни… Вот-вот комета упадет на наш город, чтобы оставить от него одни обломки и похоронить нас так, что никто никогда не отыщет наших останков… Но почему-то я не испытывала того смертного, леденящего страха, который был бы уместен в данных обстоятельствах. Вместо этого мною владело странное, будто внушенное извне, чувство правильности происходящего, и душа моя наполнялась доверием к той Силе, что послала на нас это бедствие. «Все будет так, как и должно быть… – звучал голос в моей голове, – все, что суждено, свершится – и исполнится воля Небес…» И мне подумалось, что, если бы Комета летела прямо на Париж, то она казалась бы нам неподвижной, а так… возможно, она пролетит мимо и не причинит непоправимого вреда… Впрочем, мне трудно было судить о таких вещах, больше всего я опасалась обольститься надеждой, ведь к смерти мы уже были готовы.
Вскоре мы смогли разглядеть космического гостя получше. Он летел, казалось, совсем рядом, над соседним кварталом – его красное ядро было окутано желтоватым свечением; хвост же был похож на гигантский шлейф серых ниток, в котором то и дело проскакивали оранжевые молнии. Вот она какая, эта грозная Комета… Символ Нового Мира, олицетворение Неотвратимости… Наблюдая за ней, я на мгновение даже забыла о том, что, возможно, жить нам осталось считанные минуты. Зрелище летящего над Парижем астероида было прекрасным и завораживающим; невозможно было оторваться от него. Но при этом оба мы помнили о том, что момент «чудовищной катастрофы в Вагнеровском стиле» все ближе… Кульминация была впереди – и эта мысли являлась главной в то время, пока небесное тело пролетало перед нами. Что мы сможем увидеть, прежде чем сгинуть навеки? Наверное, будет яркая вспышка, оглушительный грохот – и небытие…
И тут я, краем глаза глянув на мужа, заметила, что он… крестится. Левая рука его сжимала мою, а правой он осенял себя крестным знамением, – как-то мелко, украдкой, склонившись вперед. Губы его шевелились. Он был бледен. Он не сводил глаз с Кометы – ее свечение отражалось в его расширенных зрачках… И сердце мое исполнилось нежностью. Я обняла супруга – и он в ответ тоже обнял меня.
– Прости… – прошептала я.
– И ты прости… – прошептал он в ответ.
В этот момент между нами была такая близость, которой мы не испытывали прежде – и это изумило, ошеломило нас, – но и окрылило одновременно, вознесло к каким-то новым вершинам духа… Мы никогда не говорили о личном. Мы не благодарили друг друга, не просили прощения. Мы могли глубокомысленно рассуждать о разных аспектах человеческой души, но никогда не затрагивали наши собственные отношения, которые больше напоминали спокойную дружбу… в них не было особой страсти, эмоциональности, а было в основном глубокое уважение. И сейчас все то, чему мы не придавали значения, все так называемые «сантименты» – все это вырвалось наружу, – и мы, не зная, как выразить это, могли лишь все сильнее прижиматься друг к другу…