– Я, пожалуй, прикажу начать всеобщую мобилизацию и передам руководство страной генералам. Если русский царь имеет серьезные намерения, то он без труда разгромит румынскую армию, и я с чистой совестью смогу одной рукой подписать приказ о капитуляции, а другой – смертный приговор сторонникам войны. А иначе общество меня не поймет. Передача земель без войны – это нонсенс!
– В таком случае, дядя, – сказала супруга наследника, – приготовься править изрядно урезанной страной, поскольку мой кузен вряд ли откажется от своих намерений. За те четыре года, пока он является императором, Россия ни разу не отступала от своих позиций более чем на полшага, да и то только для того, чтобы сделать вперед сразу два шага. Не исключено, что с тобой за подобную хитрость поступят так же, как с бывшим князем Болгарским. Подпишешь отречение в пользу законных наследников – и катись на все четыре стороны. Ведь так, любимый?
Любимый, то есть принц Фердинанд, только вяло кивнул. Ботанику он предпочитал всем прочим занятиям и опасался, что управление государством и прочие королевские обязанности отнимут у него все доступное время и с занятиями наукой станет даже хуже, чем сейчас.
– Вот счастье-то привалит! – тем временем сухо засмеялся румынский король, подтверждая подозрения своего племянника, – хоть отдохну немного на старости лет, ведь королевские обязанности не знают ни праздников, ни выходных…
29 июня 1908 года. 21:06. Австро-Венгерская империя, Вена, замок Шёнбрунн.
Император австрийский, король венгерский и прочая, прочая, прочая Франц-Иосиф Первый (78 лет).
За окнами стемнело, на небе, приглушенные отсветами газовых фонарей с венских улиц, засияли звезды, а в комнатах и залах дворца зажгли электрический свет. Лампочки эти назывались «русскими» – патент на их конструкцию был выдан на акционерное общество «особая эскадра адмирала Ларионова». По сравнению со своими предшественницами, угольными лампами накаливания, новые лампочки светили долго, иногда по полгода вместо одних суток, и давали яркий свет с чуть желтоватым оттенком, а не розово-красное тусклое свечение. И что больше всего выводило из себя хозяина Шёнбруннского дворца – в какой бы стране эти лампы ни производились – в Германии, Франции, САСШ или Австро-Венгрии – лицензионные отчисления исправно поступали в Российскую империю, способствуя усилению и так уже непомерно разросшейся страны. И ведь так не только с электрическими лампами. Император Михаил – такой молодой человек, который своего не упустит… и чужого, впрочем, тоже. Особенно если это чужое лежит без надзора или хозяин не в силах его защитить.
Вздохнув, Франц-Иосиф отвернулся от освещенного окна. В Шёнбруннский дворец только что доставили телеграмму, извещающую о смерти принца Уэльского Георга. Пуля фения? Да уж, как же. Длинная рука русского царя, не пожелавшего ждать, пока на Британию упадет гигантский метеорит. Впрочем, наследник престола, начальник генерального штаба и министр иностранных дел, приглашенные на эту чрезвычайно позднюю встречу, уже устали ждать его вступительного слова. И вправду, пора начинать.
– С момента нашей предыдущей общей встречи, – проскрипел император, – прошло почти три недели. Уровень угрозы с тех пор не уменьшился, а только вырос. Я, например, буквально всем своим старым телом ощущаю, что сейчас меня начнут бить. Господин фон Эренталь, что вы можете сказать по этому вопросу, как руководитель всей нашей имперской дипломатии?
– Ваше Апостолическое Величество, – поклонился императору министр иностранных дел, – сочувствия и уж тем более помощи от наших соседей мы точно не дождемся[54]. У каждого есть к нам свои счеты или претензии. Одна лишь Швейцария не жаждет расширить свои пределы за нас счет, но на этом список нейтральных соседних держав можно считать исчерпанным. Три недели назад мы вполне всерьез рассчитывали на дипломатическую поддержку Франции и Североамериканских Соединенных Штатов, но французам из-за гигантского метеора сейчас не до нас, а североамериканский Госдепартамент оказался устрашен учебным крейсированием эскадры адмирала фон Эссена в непосредственной близости от главных портов этого государства. Они никого не задерживают и не досматривают, а просто маячат на горизонте, с легкостью уклоняясь от попыток североамериканских крейсеров их отогнать, и этого достаточно для того, чтобы биржи пришли в беспокойство, а дипломатия в ступор. Ведь, как у всяких торгашей, главным интимным органом североамериканцев является их счет в банке.
– Мы ожидали чего-то подобного, – проворчал Франц-Иосиф, – и в любом случае не рассчитывали на реальную поддержку со стороны нации фермеров и коровьих пастухов. С тех пор как русские агенты взорвали Адама Шиффа, немногие в Североамериканских Штатах рискнут возвысить голос против русского засилья. Кроме того, Америка слишком далеко; неужели нельзя было поискать друзей где-нибудь поближе? Ведь список стран Европы отнюдь не исчерпывается Германской империей, Францией или Великобританией…
– Что касается мелких европейских стран, – сказал Алоиз фон Эренталь, пожав плечами, – то, кроме выражения робкого сочувствия, мы от них ничего не дождемся. Швеция рада, что русская гроза прошла мимо нее. Дания связана с нынешним русским царем семейными узами. Норвегию вообще никто и ни о чем не спрашивает, тем более что тамошняя королевская семья во всем ориентируется на Лондон. Голландия переживает за свои дальние колонии. Бельгия придерживается нейтралитета в европейской политике, а Испания и Португалия находятся в глубочайшем упадке, так что их мнение вообще никого не интересует… Таким образом, можно сказать, что все наши дипломатические усилия не имели ровным счетом никого положительного результата.
– Неужели, дорогой Алоиз, – сказал эрцгерцог Франц Фердинанд, – попытки решить вопрос, опираясь на еще сохранившиеся у нас внутренние группы влияния в Германии или России, тоже оказались бесполезными?
Министр иностранных дел бросил быстрый взгляд в сторону императора, потом глубоко вздохнул.
– Ваше императорское высочество, – быстро сказал он, – говоря о наших так называемых группах влияния внутри высшего российского общества, вы, вероятно, шутите. Отношения между нашими империями стали портиться еще более полувека назад, и сейчас от тех людей, что задавали тон в Петербургских салонах во времена господина Нессельроде, не осталось и следа. Они все вымерли как какие-нибудь доисторические животные, и сейчас там царят совсем другие настроения. Я бы назвал их яростно-патриотическими, с сильным оттенком германского влияния. В Петербургском «обществе» сейчас витает предчувствие близкой грандиозной победы, и под его влиянием вокруг императора Михаила плотными рядами сомкнусь даже те, кто прежде был не прочь немного пофрондировать. Русское общество ведет себя как стая котов, нанюхавшаяся валерьянки, а отдельные благоразумные голоса заглушаются воинственными воплями. Османская империя, вопрос Черноморских Проливов, сербы и болгары, а также застарелая мозоль австро-русской вражды – это настолько насущные вопросы для русского общественного мнения, что по ним все высказываются единодушно. Вавилон, то есть Карфаген, должен быть разрушен; и как только в бой пойдет русская армия, от Вены и Будапешта не останется и камня на камне… Возможно, все дело в том, что турецкая армия в Македонии оказалась разгромлена всего за две недели и без малейшего участи русских солдат, силами войск одного только Балканского Союза, при том, что армия царя Михаила пока еще ждет приказа с прикладом у ноги…
– Турецкая армия, – сказал Франц Конрад фон Хётцендорф, – это воистину анекдот из двух слов. Ни боевого духа, ни умений, ни современного оружия. Крестьян с вилами она гонять еще может, а на большее оказалась не способна. Впрочем, большего мы от нее и не ожидали…
– Да, – кивнул каким-то своим внутренним мыслям Франц Фердинанд, – о России я, пожалуй, сказал зря. Уж очень там все запущено. А теперь, дорогой Алоиз, скажите – как высоко котируются наши акции на Берлинской бирже? ведь австро-германская дружба – дело совсем недавних времен, и наше место в германской постели, должно быть, еще не остыло…
– В Берлине настроения действительно несколько иные, чем в Петербурге, – кивнул австрийский министр иностранных дел, – там у нас и в самом деле еще немало друзей в высшем обществе. Но дело в том, что кайзер Вильгельм уже закусил удила и влечет германскую колесницу к обрыву, с которого уже не будет возврата. По некоторым сведениям, кайзеру при разделе территории Европы обещаны все австрийские земли с немецким населением, и на десерт – марш германских гренадер по парижским улицам. Идея собрать всех немцев под скипетр Гогенцоллернов полностью овладела хозяином Германской империи, и отвратить его от этой мысли невозможно никакими посулами.
– Да уж, – сказал Франц-Иосиф, – Париж для Вильгельма – это все равно что сыр в мышеловке. Теперь понятно, почему русский император так долго сдерживал германские аппетиты на французском направлении. Ему совсем не нужно было, чтобы его друг раньше времени наелся сладкого и потерял интерес к предстоящему банкету. Одним словом, понятно, что отвертеться от войны нам не удалось. Увы. Господин Конрад фон Хётцендорф, скажите, а насколько наша армия лучше турецкой? Ведь против нее будут воевать не болгары и греки, а русские, возможно, германцы и только чуть-чуть сербы. Мы все помним, чего нам сорок лет назад стоило столкновение один на один с Германской империей. Битва при Садовой[55] в нашей памяти осталась такой зарубкой, какой для французов стал разгром при Седане.
Начальник австрийского генерального штаба скривил губы в скептической усмешке и расстелил на столе большую карту.