Набат, не останавливаясь, понесся во все концы Сибири. Люди вздрогнули, сдернули с немытых голов шапки и судорожно закрестились скрюченными руками. Чувство праздничного торжества охватило людей. Народ, упав на колени, начал молиться.

— Господи не оставляй нас в пути. Ты последняя наша надежда.

— Матерь божья не гнушайся нас.

— Рождество! Рождество! — вдруг закричали кругом люди.

— Платон, как же мы могли забыть, что сегодня особенный день! Грех не побывать в церкви.

— Черт побери! Тут все забудешь! Слава Богу, что хоть остались живыми!

— На всю жизнь запомнится этот праздник. Разве когда-нибудь такое забудешь.

Перелыгины не считали себя сильно набожными, но чувство постоянной опасности, подталкивало их к вере.

— Платон, что это? У тебя прядь седой стала.

— И у тебя тоже висок засеребрился.

— Как же так! Мы ж еще молодые, — сказала девушка и ее сердце наполнилось такой тяжестью, что слезы сами собой покатились из глаз.

Платон жалостливо прижал ее к груди.

— Хоть бы Полина с детьми спаслись.

— Что-то и дьякона не видно.

— Такая суматоха была. Все смешалось. Пошли свой обоз искать.

Над беглецами распростерлась яркая звездная ночь. Тени стали резче и темнее. В морозном недвижимом воздухе не переставая, зазвонили, забухали колокола. Набатный колокол бил все громче и все отчаянней. Сегодня он звучал по-особенному.

Из церкви выщли священнослужители с хоругвями и иконами в серебряных окладах. Заблестели ризы и стихары духовенства. Над дьяконами замерцали тусклые фонари и кадила.

Холодный ветер затрепал праздничные полотна. Священники затянули молитву. Но крики людей, ржанье лошадей, слившись в один сплошной гул, заглушили торжественное пение и колокольный благовест.

Но вот набатный колокол ударил во мгле последний раз и рождественский звон стих, а вместе с ним улегся и ветер, и топот, и говор.

Духовенство зашло внутрь здания. В тихом морозном воздухе замелькали руки крестившегося народа. В душах и лицах беглецов возникло легкое, светлое чувство.