И, когда все поуспокоились немного, Антипыч сказал новым гостям:

– Вот послушайте, что человек этот сказывает… Очень назидательно. Он нам все уже выложил – слушайте конец, а я потом все сначала вам передам…

Григоров как-то растерянно улыбнулся и проговорил:

– Да и рассказывать ничего уже не осталось, посчитай… Описи пошли, взыскания, какие-то запрещения – сам пес не разберет, чего там только крапивное семя ни придумает! А мне все это враз надоело, плюнул я это на всю музыку – владай кто хочешь! – и ходу… И вот слоняюсь, голову преклонить куда не знаю, последышки доедаю… И, главная вещь, опостылело мне все на свете как-то, точно вот ни на что и глядеть не охота…

– А ты иди в монастырь… – слабо улыбнулся монашек.

Григоров удивленно и внимательно посмотрел на него.

– А и в самом деле! – воскликнул он. – Вот за Волгой, сказывают, скиты хороши есть: ворон костей не заносил… Так будто и живут в полном спокое…

– Не, за Волгу в скиты тебе не с руки… – раздумчиво сказал монашек. – Там, сказывают, строго очень… А ты, чай, на перинах спать привык… Ты иди лутче к нам в монастырь, на Святые горы, в Скопскую губернию… Хорошее место, тихое и не так чтобы очень уж строго…

– Хорошо, а убежал! – засмеялся бродяжка, оглядывая свои разбитые лапотки. – В отделку разбились! – проговорил он сам с собой. – Надо будет завтра на базаре новые покупать…

– Да нешто я по своей воле? – недовольно сказал монашек. – Меня по сбору о. игумен послали… по благодетелям… Оно, знамо, лутче бы ему ехать, да вот нашего брата не спрашивают…

Разговор разбился. Изредка подходили новые гости. Матвеевна свечи засветила. Антипыч вполголоса пересказывал полковнику повесть Григорова. Тот внимательно слушал.

– Ну, беды большой в его деле я не вижу, – сказал он, вздохнув. – Может быть, все это и к лучшему – кто знает?

– Помнишь, как хорошо про Григория Саввича рассказывали? – вставил Никитушка и торжественно, душевно продолжал: – «Когда солнце, возжегши бесчисленные свещи на смарагдо-тканной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам его трапезу, тогда он, принимая чашу забав, не растворенных никакими печальми житейскими, никакими воздыханиями страстными, никакими рассеяностями суетными, и вкушая радования высоким умом, в полном успокоении благодушества говаривал: благодарение всеблаженному Богу, что нужное Он сделал нетрудным, а трудное – ненужными…»

Полковник мягко улыбнулся старику и, помолчав, обратился вдруг к Григорову:

– Слышал я сейчас историю вашу, милостивый государь мой… Разрешите нескромный вопрос: откуда вы быть изволите?

– Из Нижегородской я, – просто отвечал тот. – Бывший владелец «Деднова», ежели изволили слышать.

– Так я и думал, – сказал полковник. – Значит, мы с вами родня, государь мой: я родной брат бывшего владельца «Деднова»…

Григоров во все глаза смотрел на старика, и по простодушному лицу его густо разлился жар стыда, глаза замигали, и нервно забегали пальцы, точно ища, куда спрятаться. И видно было, что он сделал над собой усилие, улыбнулся вдруг виновато и проговорил:

– Тогда… тогда прощения у вас должен я просить, милостивый государь мой, и всенародно-с… Размотал я ваше имение ни за понюшку табаку, можно сказать… Великодушно простите необстоятельного человека…

Никита тихонько засопел носом: его всегда волновали такие движения души человеческой, которые он про себя сравнивал с таинственным расцветом жезла Ааронова.