– Я боюсь, Алис, – голос дрожит, как электрические провода на ветру. – И не верю. Боюсь поверить, взлететь в небо, а потом камнем упасть на скалы и разбиться.
– Зачем ты так? Разве можно сразу о плохом думать? Давай-ка я тебе волосы лучше расчешу.
После душа волосы подсохли и струятся по спине в своем первобытном буйстве: густые, пышные, слегка завивающиеся на концах. Что бы там ни думал Боголюбов, ехать в горы с макияжем я не собираюсь. И красоваться перед ним тоже!
Входная дверь протяжно стонет, впуская порцию свежего воздуха. Неужели Мир решится зайти в мой дом? Знакомство с родителями – это нечто интимное, ведь так? Вскакиваю, как горная козочка, чтобы поскорее удовлетворить любопытство. Так и есть – Боголюбов… Красивый, румяный с мороза, вихрастый…
Мир никогда не видел меня такой: растрепанной, домашней, розовощекой. Уютной. Я читаю толстую книгу за день (привет курсам скорочтения), складываю в уме четырехзначные числа, пеку пирожки и с легкостью могу затопить баню, но владеть собой у меня не получается. Замираю на месте, пойманная в силки его прямого, направленного на меня взгляда, как маленькая глупая птичка. Он скользит по шелку длинных волос, обласкивая плечи, шею, прикипает взглядом к губам. В голове вспыхивает воспоминание о наших поцелуях – яркое, беспокойное, томительно-сладкое, мысли возвращаются в придуманный мной мир, в котором Боголюбову нужна только я. Всегда буду нужна…
– Привет, рыжик, – хрипловато произносит он. Хочется верить, что его дыхание сбивается, а сердце пропускает пару глухих ударов, потому что я почти не дышу…
Но прежде чем я успеваю ответить, из дверного проема выглядывает макушка папы Кости и доносится его беспокойный голос:
– А вот и гость пожаловал.
– Здравствуйте, я Мирослав, – парень протягивает руку моему застывшему от удивления папе. Да, тоже рыжий, как и я. И что?
– Константин Алексеевич, – прочистив горло, отвечает папа. – Я хотел поблагодарить вас за помощь. Любаша рассказала…
– Ах вот кто у нас кавалер?! – дед Никита, замешкавшийся на кухне, шустро выскакивает в прихожую, позабыв о хромоте. – Здорово, Мир! И труд, и май! Давно не виделись. Редко к другу стал заезжать, нехорошо…
– Дедушка! – шипит Лисенок. – Мир, проходи на кухню, пока Люба оденется, – подруга спешит разрядить обстановку.
– Выходит, вы знакомы? – папа переводит взгляд с Никиты Сергеевича на Боголюбова. – Спасибо вам, Мирослав, – папуля сухо жмет руку Боголюбову. Это что-то новенькое, потому что папа с легкостью может занять первое место в конкурсе обнимашек.
– Пожалуйста, – не менее официально отвечает Мир. – Дед Никита, рад вас видеть! Выглядите бодрым и веселым! Очевидно, вам на пользу жить с молодыми, – а это бросает старику, застывшему в проеме по стойке «смирно». Никита Сергеевич довольно улыбается и почесывает лысину. Лисенок строит Миру рожицу, принимая его шпильку про «проживание с молодыми».
Утепленные брюки меня ужасно полнят. Я торопливо заплетаю волосы в косу, надеваю куртку, обуваю сапожки с мембраной, припасенные для «особых случаев», и возвращаюсь в прихожую.
На меня разом устремляются три пары любопытных глаз. Угадав мое смущение, Боголюбов поднимается и забирает из напряженных рук спортивную сумку.
– Я не обижу вашу дочь, – произносит он твердо, смотря папе Косте в глаза.
Глава 14
Дорога сворачивает с трассы, истончаясь и петляя между каменистых склонов. Позади остаются снегиревские поля и городские высотки, взору открываются заснеженные хребты и горные речушки областной окраины. Люба отворачивается в окно, молча наблюдая за гуляющей от порывов ветра снежной крупой.
Мне хочется знать о ней больше, но собственные секреты слишком отталкивающие и темные, чтобы делиться ими в ответ. Мы болтаем о всякой ерунде, смеемся, старательно обходя запретные темы. Я хочу знать о ее родном отце, но прикусываю язык, оставив вопрос при себе.