Шины шуршат по каменистой отвесной дорожке, когда я подъезжаю к домику.
– Двухкомнатный. Как ты хотела, – говорю чуть слышно. Уютная прихожая озаряется электрическим светом. Люба восхищенно оглядывается и, подхватив сумку, направляется в одну из комнат.
– Мне нужно пять минут, – смущенно опускает глаза. – А потом… тебе не отвертеться от прогулки по мосту.
Закатные лучи струятся сквозь щели в темно-синих портьерах, раскрашивая деревянные стены спальни в теплый малиновый цвет.
Бросаю сумку возле большой удобной кровати. Черта с два я буду спать на ней один! В спальне два высоких окна, выходящих на восток и запад, отдельная ванная комната с просторной душевой кабиной.
– Я готова! – звучит голосок Любы из прихожей.
– Идем, – выхожу из комнаты, на ходу набрасывая куртку, и помогаю одеться девушке. – Погуляем, а потом поужинаем где-нибудь, – звучит как утверждение, но в ответ на него Любаша кивает.
Мы останавливаемся посередине ярко освещенного моста. Металлические прутья ограждения сплошь завешаны замками влюбленных пар и цветными лентами. Фонарные столбы освещают обледенелую дорожку моста голубоватым светом.
– Расскажи о своей семье. О маме, – просит она.
– История, прямо скажу, не лайтовая.
– Расскажи, – ее теплая ладонь касается моей щеки.
Я не могу противостоять ее ласке – неожиданно смелой, режущей меня на части неприкрытой искренностью.
– Любаша, ты слышала когда-нибудь о вторичном сиротстве?
– Да, а разве…
– Мою мать заставили сохранить беременность ее родители. Ей было семнадцать. Для отца интрижка со студенткой чуть не стоила работы. Он запретил матери приближаться к нему, отправил подальше – в задрипанный областной поселок, в надежде сохранить свою «чистенькую» репутацию. Я был никому не нужен. Мать гуляла по кабакам, пила, пропадала ночами где-то, пока я голодный и грязный ждал ее дома… В моем детстве не было утренников с нарядными костюмчиками и подарков под елкой. Их заменяли приюты, социальные распределители и служба опеки.
Замолкаю, пытаясь угадать ее чувства. Я трогаю застарелую рану – гнойную, омерзительную, срываю струпья, обнажая неприглядную сторону своей жизни, запоздало соображая, стоит ли шокировать Любу откровениями?
– Продолжай, – шепчет она.
– Когда мне было пять, она погибла. Попала в аварию вместе со своим хахалем. Они оба были пьяные. Люба, послушай…
– Пожалуйста, Мир. Я хочу знать о тебе больше.
– Отца вынудили усыновить меня. Родители матери жили очень далеко, в сибирском военном городке. Дедушка к тому времени умер, а у бабушки случился инфаркт. Ее заявление на усыновление отклонили. Папаша нехотя принял меня в свою семью, а вот его молодая жена – нет. Сначала она пыталась воспитывать меня, дарить подарки, приручать… Хотела поиграть в материнство. Возможно, кто-то назвал бы мое детство сытым и счастливым, ведь, по сути, я был одет, обут и накормлен домашним персоналом отца. Но привычная свободная жизнь без обязательств оказалась им важнее чужого ребенка. Жена бросила отца, променяв его на молодого и бездетного мужика. До одиннадцати лет за мной присматривали приходящие няни, потом – я рос сам по себе.