Видя непонимание в рядах сообщников уточнил: «штурмуем садовый павильон». Жорик высматривает цепи для качелей, Володька смотрит брусы, выбирает доски. Себе Николай присвоил звание главного инженера.

— Через час уже стемнеет, — предупредил Химик.

— Норм, — ответил Историк, — нам просто успеть нагнать ажиотажа и лесенку маленькую присмотреть. Завтра же воскресенье, занятий нет. Подозрений не вызовет, если мы часть материалов прикажем не трогать под предлогом, что доделаем качели с утра.

Сказать, что камер-фурьер Руфим Фарафонтьев был расстроен взрывом строительного энтузиазма — ничего не сказать. Вообще-то, его даже на рабочем месте не было. Он был изловлен в Сервизной, жемапелящим перед новой работницей дворца — симпатичной, молодой и ухоженной модисткой.

— Ыть, — захлебнулся смешком Историк, услышав «меня зовут» от Руфима, — даже я не смог бы французский испортить больше.

— А ты прими чего, — посоветовал Химик, — спирту для флирту. Люди тут новую ячейку общества строят, а мы…

— Мы новое общество строим, — внушительно сказал Историк, — прочь сомнения! Ячеек там будет — как на последнем уровне тетриса.

Под жестоким и неумолимым взглядом высокородной шайки уровень тестостерона Фарафонтьева резко пришел в норму. Кривовато улыбнувшись напоследок модистке, он временно отступил с любовного фронта.

И попал на рабочий.

Николай придирчиво отобрал инструменты и пару тружеников по дереву. Проконтролировал умелыми подсказками выбор цепи и бруса у Жорика и Володьки. Затем принял бравый вид и принялся дурачиться, залезая на приставленную к какому-нибудь дереву маленькую лестницу и громогласно командуя оттуда рабочим что-то вроде: «Лево брус!», «Три гвоздя этой рейке!». При этом он прикладывал руку козырьком, навроде капитана корабля, вглядывающегося в морскую, загоризонтную синеву.

Все это не никак способствовало выполнению дела, но для коллектива послужило неплохим развлечением. Под конец Николай стащил с десяток реек, заставил рабочего просверлить в них дыру, затем подвязал нитью и смастерил примитивную трещотку. Этого Фарафонтьев уже вынести не смог и отступил, страдальчески морщась в свою берлогу, наказав инструменты все же вернуть.

— Держу пари, — заявил Историк, — завтра его с нами не будет. Свалит все на кого-нибудь, а сам уйдет в запой.

— У трещотки действительно мерзкий звук, — выдал Химик, — выкинь ты эту гадость, иначе рабочие разбегутся.

— А это наш рабочий инструмент, — не согласился Историк, — будем курощать всяческих негодяев, посмевших навязывать свое воспитание будущемуго императору. Ну или отпугивать слишком усердных бюрократов. Ты представь: ломится к нам Победоносцев со своим правоведением — а мы его трещоточкой!

— По голове, — понимающе проговорил Химик, — и приговариваем: сегодня ты разносишь треш, а завтра свою девку съешь.

Николай скомандовал рабочим остановиться. Уже стемнело и холодный свет газовых фонарей, на дорожках Аничкова сада, серебрил поляну. Даниловича, дабы приструнить гуляк, не было, но вдалеке уже пару раз мелькал Радциг, явно показывая этим, что пора и честь знать. Лесенка, откинутая в кусты, затерялась под крупными хлопьями, пошедшего неожиданно, снега. Навалилось чувство усталости.

А впереди был визит к боссу местной наркомафии — Чукуверу.

— Суп тапиока, пирожки, каша перловая на грибном бульоне, котлеты пожарские с гарниром, желе малиновое, — прочитал вечернее меню Историк.

Николай сидел на стуле в игровой комнате и, крутя в руках меню, смотрел как Жорик играет против Володьки в монопольку. Сам он отговорился почетной миссией судьи.

— Почти восемь тысяч в год отпускается на наше питание, — продолжил Историк, — а на питие наше градусное пять тысяч. На одного Николая.