Глава XX. Основной порок к[онституционно]-д[емократической] партии

Если бы общественная жизнь управлялась одною логикой, то Кадетская партия, задуманная для войны с самодержавием, после его капитуляции должна была бы сама себя распустить. В ней не было больше надобности, и ей было нормально распасться на свои составные части. Каждая из частей, смотря по взглядам, интересам и темпераменту, могла стать ядром новой партии, заключить подходящие блоки с другими и внести в политическую жизнь необходимую ясность. Но прошлое партии ее крепко держало. Мысль о распадении казалась абсурдом. Если вместе победили, нужно было вместе победу использовать.

Такое настроение — явление очень обычное. Ничто так не сближает, как работа, увенчанная общей победой. Во Франции непримиримые партии, соединившись на время выборов против «реакции», продолжали упорствовать в сохранении своего соглашения уже для управления государством. Этот абсурд дважды случился: в 1924 и в 1932 году. Нужны были катастрофические предостережения 1926 и 1934 годов, чтобы убедить, что логикой все-таки нельзя жертвовать ради одной психологии. В России такое желание совместить несовместимое было гораздо естественнее. Речь шла не о прекращении временного союза самостоятельных партий, а об уничтожении только что создавшейся, единственной партии. Можно понять, что это казалось величайшим несчастьем, что считали нужным перепробовать все, чтобы избежать такого исхода.

Партии не монолиты. Во всех есть оттенки мнений, фланги и центры. Разномыслия в партии только естественны. Они неопасны, когда, несмотря на них, члены партий идут к общей цели. Но цели, которые жизнь поставила перед Кадетской партией после 17 октября [1905 года], были совсем не те, которые она сама себе при образовании ставила.

Партия создавалась, чтобы бороться против самодержавия; борьба велась общим фронтом в соглашении с революционными партиями. Если фронт К[а]д[етской] партии был короче, чем у «освободительного движения», ибо открыто революционные партии в К[а]д[етскую] партию не входили и были только союзники, то зато в своей собственной среде К[а]д[етская] партия революционной идеологии не исключала. В начале Учредительного съезда Милюков сказал речь, которая была напечатана как приложение к партийной программе, как «аутентическое» ее толкование. Он называл противников слева «союзниками», заявлял, что партия «стоит на том же, как и они, левом крыле русского политического движения». «Мы, — говорил он, — не присоединяемся к их требованиям „демократической республики“ и „обобществления средств производства“. Одни из нас потому, что считают их вообще неприемлемыми, другие потому, что считают их стоящими вне пределов практической политики. До тех пор, пока возможно будет идти к общей цели вместе, несмотря на это различие мотивов, обе группы партии будут выступать как одно целое; но всякие попытки подчеркнуть только что указанные стремления и ввести их в программу будут иметь последствием немедленный раскол. Мы не сомневаемся, — заканчивал он, — что в нашей среде найдется достаточно политической дальновидности и благоразумия, чтобы избегнуть этого раскола в настоящую минуту»[831].

Вот что говорил лидер партии в момент ее образования; в ней, значит, уже тогда были две группы, два понимания, обнаружение которых вызвало бы немедленный раскол; нужно было этого раскола избегнуть. До падения самодержавия это было понятно: размежевание было отложено, и партия могла выступать как единое целое. Военная психология это оправдывала. Но эти же слова Милюкова означали, что речь идет только о настоящей минуте войны. Когда самодержавия больше не будет, раскол станет необходим и полезен для политической ясности. Поддерживать тогда фиктивное единство партии значило бы вводить всех в заблуждение.

А между тем после 17 октября усилия лидеров партии были направлены именно к тому, чтобы единство партии удержать, чтобы скрыть и затушевать то, что в ней было несовместимого. Я не берусь сказать: было ли это вызвано только психологией, чувством партийного самосохранения, которое не считалось с тем, что из этого выйдет, либо было дальновидным расчетом, своеобразной «тактикой»? Но это было не только ошибкой, но [и] вредом и для России, и для партии.

Желание сохранить единство сделалось для руководителей партии главной заботой; такие заботы безнаказанно не проходят ни для кого: ни для партий, ни для правительства. Какими словами ни называть это стремление, оно показывает, что интересы какой-то группы поставлены выше интересов страны. Это дискредитирует партии и ведет правительства к гибели.

С другой стороны, это же стремление парализует партию и обессиливает заключающиеся в ней противоположные группы. Идеологии, которые обесцвечивают себя вступлением в общую партию, имеют одинаково законное право на существование и на активное проявление.

В К[а]д[етской] партии были люди, которые стремились быть на самом левом фланге реформаторства, как об этом с гордостью говорил Милюков; хотели немедленно полного народоправства и считали его выразителем Учредительное собрание по четыреххвостке; не боялись революции, считая, что она принесет в Россию «свободу и право». Такие люди могли бы создать особую партию, которая бы стала ждать и дождалась бы для себя подходящего часа. 17 октября было бы для них только исходным моментом новой борьбы.

Но не только позднее, но в самый момент образования партии в ней была группа другого настроения. Типичным представителем ее была земская группа. Эти люди примкнули к либеральной земской программе 1902 и 1904 годов; никто из них не претендовал быть на крайнем левом фланге движения. Они могли принимать и четыреххвостку, и финансовые и социальные новшества, но не как исходную точку, а как конечную цель, к которой надо идти постепенно, avec la lenteur clement des forces naturelles[832], по счастливому выражению Caillaux. Они хотели конституционной монархии, но вовсе не полновластного Учредительного собрания, которое необходимо только там, где законной власти нет. Эти люди не были ни защитниками самодержавия, ни опорой социальной реакции. В момент войны они даже могли объединиться в один общий фронт против самодержавия и не спорить с революционными утопистами. Но им было вредно терять свою физиономию. Их участие в «освободительном движении» приносило ему громадную пользу; оно казалось ручательством за лояльность движения, привлекало к нему сотрудников, облегчало власти задачу делать уступки. Их существование стало еще нужней после победы. Именно этой группе было естественно составить особую партию, которая с помощью власти могла строить государственную жизнь на новых началах. После 17 октября в подобной партии была потребность момента. Ее ждали. Но участие этих людей в Кадетской партии их обессилило. Они себя в ней потеряли. В ноябре 1904 года Ф. Ф. Кокошкин возражал против Учредительного собрания, пока монархия существует[833]; даже в июле 1915 года на памятном для меня легкомысленном собрании у А. И. Коновалова он еще защищал монархию как большую и полезную силу. Но как член ЦК Кадетской партии он, в противоречии с тем, что сам говорил, 20 октября 1905 года поставил Витте решительный ультиматум об Учредительном собрании. Такие люди, и их было много, и среди них были громкие имена, потеряли себя в партийном котле. Течение политической мысли, которое они представляли, было и законно, и нужно России, а они его выразить не посмели. Единство партии этого не позволяло.

В самом ЦК эта несовместимость отдельных направлений ощущалась очень отчетливо. Помню монологи Н. Н. Львова, который в этом сходился со своим земляком по Саратовской губернии М. Л. Мандельштамом. Оба были членами Центрального комитета. Н. Н. Львов, земский деятель, конституционалист и старый сотрудник «Освобождения», в Кадетской партии хотел видеть основу правового порядка. Он понимал необходимость уступать духу времени, с борьбой в душе пошел в этом направлении очень далеко. Принял даже четыреххвостку как средство успокоения при условии введения в нее коррективов в виде верхней палаты и т. п. Но после 17 октября он ждал успокоения, примирения и даже борьбы с новою революцией. Рядом с ним в Центральном комитете сидел и М. Л. Мандельштам. Он издал в Советской России интересную и, в общем, правдивую книгу[834]. Если исключить отдельные фразы, где он по долгу перед властью расшаркивался, Мандельштам в этой книге является тем, чем всегда действительно был. Он и в кадетском ЦК был энтузиастом революции как стихийной безудержной силы, возмущался мыслью, чтобы с ней можно и дóлжно было бороться и надеяться ей управлять. В ее немедленной победе он мог усумниться, считая власть достаточно сильной, чтобы ей противостоять; но в правоте революции — нет. Глас народа — глас Божий. Он не мог допустить, чтобы Кадетская партия при каких бы то ни было обстоятельствах могла явиться опорою порядка против революции. И тем не менее Львов и Мандельштам были оба членами ЦК одной и той же партии, пока оба сами из него не ушли.

Отдельные люди действительно уходили, понимая, что в Кадетской партии есть какой-то порок; но уходили одни, а лидеры делали все, чтобы не дать отдельным уходам превратиться в раскол.

Прямым последствием желания единство свое сохранить было лавирование между обеими группами, стремление избегать ясных позиций. За свое единство партия платила дорогою ценой. Люди, которые в государственной жизни принципиально отвергали политический компромисс, жили только им во внутренних отношениях партии. Все искусство лидеров уходило на приискание примирительных формул, при которых дальнейшее внешнее единство партии становилось возможным. К этому свелось их руководство. И оно вело к бессилию партии.

Противоположные тенденции парализовали друг друга. Не всегда можно было понять, чего партия действительно хочет. Позиции ее были часто слишком тонки и искусственны для понимания. Благодаря этому она создавала незаслуженное впечатление неискренности, приобрела репутацию, что на нее нельзя положиться ни справа, ни слева.

Этому впечатлению способствовала сама организация партии. У нас не было политических вожаков, которые ведут за собою, а не следуют за большинством; у нас было слишком мало доверия к личности, чтобы отдать ей свою волю. Руководили партией громоздкие, многочисленные коллективы, центральные комитеты[835]. В них для сохранения единства и солидарности выбирали представителей всех направлений, как это делают в коалиционных кабинетах Европы. Партийное дело напоминало все недостатки парламентаризма. Руководительство партией сопровождалось томительными предварительными спорами и нащупыванием средних решений. Тем, кто претендовал быть вожаками, надо было искать «большинства» в комитетах или во фракции[836]. Чем разнороднее были эти комитеты, тем они более ослабляли и обесцвечивали ответственных лидеров. Лидеры теряли свободу и физиономию. Внутрипартийной работе стали не чужды приемы даже той крайней парламентской техники, которая «проводит» решение когда убеждением, когда угрозой, когда — просто измором. Это было особенно заметно в заседаниях парламентской фракции, где правом решающего голоса пользовались не только действительные члены парламента, а также члены бывших составов, члены ЦК и т. п. Все они участвовали в принятии решений, исполнять которые приходилось другим. Они были свободней, чем депутаты, заваленные текущей работой. Они могли ходить на собрания аккуратней и сидеть на них дольше. В результате лидерам удавалось провести то, что им казалось желательным, но в смягченном виде и с большим опозданием. Государственная работа тонула в процедуре партийной стряпни.

Последствия этого, может быть, всего ярче сказались на ее общепризнанном лидере, на Милюкове. Старание спасти партию от раскола, уловить всегда срединную линию замаскировывало его личные взгляды. Их могли знать только очень близкие к нему люди. Его знания и таланты уходили на то, чтобы убедить людей, между собой несогласных, что они хотят одного и того же и что генеральная линия партии не изменяется. В этих условиях руководить партией было нельзя.

Система управления партией мешала тому, что в политической жизни самое главное, т. е. умению событие предусматривать. Чем больше масса, тем больше инерция. Со своими компромиссными решениями партия вечно опаздывала. Она говорила то, что было нужно, но тогда, когда этим уже помочь было нельзя. История партии это показывает на каждом шагу. Она вперед смотреть не умела, держалась прошлым и только им вдохновлялась.