Заседание еще не было кончено и даже не было приступлено к главному предмету занятий, когда явилась полиция. Опираясь на формальные узаконения, она требовала предъявления разрешения на это собрание, угрожая в противном случае нас разогнать как незаконное сборище. Мы в ответ ссылались на право, дарованное нам Высочайшим Указом Сенату [18 февраля 1905 года]. Обе стороны были по-своему правы. Но в первой стычке с полицией мы уступили, не желая подводить Вольно-экономическое общество, и, «подчиняясь насилию», очистили зал. Но свой реванш мы взяли. Съезд продолжал заседать на частных квартирах[633]. В них опять являлась полиция, но на частных квартирах мы были упорнее и предлагали применить к нам силу не символически. Но тогдашняя власть была не большевистская. Полиция отступала, не зная, что делать. Указ [18 февраля 1905 года] был ей знаком, а политика завтрашнего дня была неизвестна. Она пугала, грозила, но действовать не решилась; наконец, наметился компромисс: мы стали давать списки участников, не подчинившихся приказу уйти, полиция составляла на них протоколы для дальнейшего направления дела, но нам не мешала.

Препирательство с полицейскими могло иметь и смехотворный финал. Чтобы дать ход протоколам, в то время составленным, придумали привлечь участников съезда по 126-й статье Уложения[634]. Можно себе представить процесс нескольких сотен адвокатов по этой статье после того, как было возвещено преобразование строя России и всем предоставлено сообщать свои мнения. Над привлечением нас смеялись без исключения все, и только октябрьская амнистия избавила суд от такой судебной комедии[635].

Что же делал этот профессиональный Адвокатский союз, созданный с такой помпой и треском, оповестивший о своем рождении в «Освобождении», с перечислением там (по его собственной просьбе) имен всех участников[636]? Я помню полезную практическую работу многих адвокатских обществ, консультаций, кружков, организаций политических или уголовных защитников и т. д., но в моей памяти не осталось никакого следа от профессиональной работы Союза. Весь его raison d’être, ради которого он создался и с которым окончился, было принятие и опубликование нескольких политических резолюций. В них были трафареты (Учредительное собрание, четыреххвостка), в которых заключалась вся политическая мудрость этого времени; если с ними и спорили, то только те, которые хотели идти еще дальше. Так, предложение вступить всем членам профессионального адвокатского союза в политический «Союз освобождения» было отвергнуто лишь потому, что некоторые из участников уже были членами революционных социалистических партий. Помню другое предложение — поставить в программу профессионального союза борьбу с капитализмом и собственностью, что вызвало реплику даже от левого М. Л. Мандельштама. Все подобные предложения носили характер несерьезных импровизаций. Но неожиданно открывшиеся между нами разномыслия и неумение их примирить тем вернее вели к принятию всепокрывающей спасительной формулы о подчинении себя «воле народа», которая выразится в Учредительном собрании по четыреххвостке. Вера в то, что Учредительное собрание всеведуще и всемогуще, что оно найдет для всего разумный исход, что оспаривать волю народа есть богохульство, было той мистической основой, без которой освободительное движение того времени невозможно понять[637].

Я говорил об Адвокатском союзе, но с некоторыми вариантами таковы были все. Все они обнимали самых видных членов профессии, создавались как бы для обсуждения профессиональных нужд, а на деле становились простыми формами политической агитации. Они излагали условия, в которых их профессиональная деятельность могла бы правильно развиваться, и заключали, что первой и необходимой предпосылкой для этого есть Учредительное собрание по четыреххвостке. Тенденциозность таких заключений хорошо понимали и те, кто их принимал. Но на время они создавали видимость единомыслия в общественном мнении. После 17 октября[638] все эти союзы умерли естественной смертью; никому они не были более нужны.

Я хочу мимоходом здесь упомянуть о союзе, который стоял в стороне, о союзе Крестьянском[639]. Что было ему делать в интеллигентской среде? Помню удивление, когда этот союз впервые заявил о своем желании присоединиться к Союзу союзов. Он не мог называться профессиональным союзом, не мог по удельному весу стоять на одной доске с адвокатами или профессорами. Я даже не помню теперь, был ли он принят формально в центральную организацию, но это не важно[640].

В нем, как в увеличительном зеркале, отразились все свойства профессиональных союзов. И создался он тем же путем. Организаторами его были не крестьяне, а те же интеллигенты, политики; они пришли с готовой программой, которую оставалось только провести в аморфной политически крестьянской среде. Крестьянская масса для подобных вопросов была подготовлена еще меньше, чем выборные делегаты профессиональных союзов, и инициатива вожаков в ней встречала поэтому еще меньше сопротивления. Зато пропаганда среди крестьян облегчалась тем, что у крестьян уже были готовы те ячейки для постановлений, которые в интеллигентской среде надо было еще создать: у крестьян было «сельское общество» и институт «приговоров». Оставалось найти людей, которые соглашались бы взять на себя инициативу; к отысканию их свелась деятельность организаторов. Указ 18 февраля дал им для этого легальную почву. Благодаря этому крестьянские общества получили право, которого раньше никто из них не имел, безнаказанно излагать властям свои пожелания. Эти пожелания у них были давно; они сводились к требованию себе земли своих бывших помещиков. Возможность заявлять это в форме легальной, как будто по приглашению самого государя, ничем не рискуя, была так близка крестьянскому сердцу, что приговоры об этом стали писаться десятками, без малейшего колебания. А потребовав землю, крестьяне без возражений включали подсказанные им пожелания об Учредительном собрании и о четыреххвостке. Это казалось дешевой платой за землю. И провести такую процедуру было ничуть не более трудно, чем заставить после 1917 года прославлять республику, III Интернационал и даже «ликвидацию кулачества, как класса». Позднейшая судьба Крестьянского союза была иная, чем у других союзов: самое его присоединение к ним было искусственным. Но в свое время оно было полезно движению; крестьянство приобрело видимость организованности и его программа, т. е. якобы подлинная народная воля, соблазнительно совпадала с программой «Освобождения». Впечатление от этого было внушительно.

Было бы легкомысленно приписывать указу эти явления нашей жизни. Если бы общество было довольно или по крайней мере спокойно, указ ничего бы не создал. Освободительное движение родилось из причин исторических, приведших все население к повышенному политическому интересу, к той жажде политических перемен, которая бывает в переломные периоды государственной жизни. Но указ оказал поддержку этому настроению и дал ему выход. Он профессиональные союзы превратил в «политические» и, как последствие этого, помог организовать всю русскую интеллигенцию. Люди, которые создали это движение, невольно поддавались сами обаянию порожденной ими фикции. Профессиональные союзы, их объединяющий орган Союз союзов стал казаться выражением действительной воли народа или по крайней мере его бессословной интеллигенции. Голос «союзов» казался много внушительнее банкетных резолюций или нелегальной печати.

А между тем все это было очень преувеличено. Союзы не представляли профессий, хотя присвоили себе право говорить от их имени. Ни малейшей профессиональной работы, которая сближает людей, в них не производилось; никаких общих профессиональных нужд они не защищали. Профессиональные нужды были только риторическим подходом, чтобы от имени союза прийти к заключению, что никакая профессиональная деятельность не будет возможна, пока не будут осуществлены освободительные лозунги, т. е. пока не будет созвано учредительное собрание на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Ячейки «Союза освобождения» с готовыми лозунгами организовывали союзы, при пассивном или активном сочувствии собравшихся; эти лозунги включали в программу и потом заключали, что вся данная профессия с этим согласна. Создавалась соблазнительная видимость единодушия.

Люди, которые близко к делу стояли, знали, что они представляют только себя. Но легкость, с которой наше неопытное и взбаламученное общество поддавалось на интеллигентскую пропаганду и принимало любые постановления, это самозванство оправдывало. Где правильного представительства нет, там легко не только говорить за других, но и быть убежденным, что выражаешь общее мнение. Долгая политика власти, которая мешала организации общества, свои плоды пожинала, высочайшим Указом 18 февраля она «интеллигентских вождей» сама превратила в выразителей воли «народа».