Пирожное Скьявелли

– Саро, это убивает тебя. – Я держала фотографию ангелоподобного младенца, одетого в безупречную рубашечку для крещения и с золотой цепью с крестиком взрослых размеров, свисающими с его крошечного тельца.

С тех пор как Саро переехал в Америку, его сестра Франка родила второго ребенка. Ребенка, которого мы никогда не видели и, судя по текущему ходу событий, никогда не увидим. Франка прислала нам фотографии своих дочек на празднике. Но именно фотографии крещения второй его племянницы показали мне, насколько острой была ситуация.

– Я в порядке. Однажды я их увижу, – сказал он, глянув поверх моего плеча, а затем резко отвернувшись, словно он увидел на фотографии нечто, от чего его затошнило.

Я пришла к умозаключению, что наш брак будет страдать от молчаливой утраты, если не будут предприняты какие-то попытки изменить канву его взаимоотношений с его родителями. И хотя они не давали обета не разговаривать с ним вообще, их взаимоотношения зашли в тупик. За два года они несколько раз обменялись приветствиями по телефону, и по большей части тогда, когда Саро был уверен, что его отца нет дома.

– Однажды когда? Когда кто-нибудь умрет? – Я была на грани применения наиболее драматичного сценария, чтобы настоять на своем. – Ты же не хочешь увидеть своих родителей впервые после расставания только на чьих-то похоронах.

– Я не собираюсь идти на чьи-то похороны.

– Ладно, это слишком.

– Нет, я имею в виду, что не могу поехать на их похороны. На это не будет времени. Невозможно добраться из Лос-Анджелеса в Алиминусу за двадцать четыре часа. – Он откупорил литровую бутылку сан-пеллегрино и пил прямо из бутылки.

– Постой, ты сейчас говоришь о том, что подсчитывал это – часы, перелеты? – Я положила фотографию в кухонный шкафчик. – Я не имела об этом ни малейшего представления.

– Разумеется, я подсчитывал.

– Любимый, это значит, что если что-нибудь не изменится, ты можешь больше никогда не увидеть кого-то из своих родителей снова?

– И да, и нет. Я думаю, скорей всего. Скорей всего, да. – Он поставил бутылку в холодильник. – Давай не будем об этом разговаривать.

Но разговоры об этом стали тем, что мне нравилось делать. Я как-то примирилась с отсутствием родственников на свадьбе, в некоторой степени. Но я никогда не могла предположить, что это будет продолжаться так долго. И сейчас я наблюдала, как он смирился со своей ролью в этой семейной сицилийской мелодраме до ее болезненного конца. И чем больше это на меня ложилось, тем больше мне нужно было встретиться с этими людьми. Игнорирование поддавалось изменениям. Моя любовь к нему – нет. Если они хотели ненавидеть меня или недолюбливать, то пусть они ненавидят именно меня, а не мысли обо мне. Но с меня было достаточно. Настало время для старых добрых сицилийских посиделок.

Я купила два билета на Сицилию на следующий месяц. Туда же я добавила путешествие в Марокко, давно бывшее в нашем списке желаний, на случай если наши попытки наладить мир будут восприняты с равнодушием или, хуже, с открытой враждебностью. Я предполагала, что мы всегда в таком случае сможем заняться любовью на плетеных покрывалах в Фесе и съездить на поезде в Марракеш, пить там чай с мятой и наслаждаться кускусом и харриссой на каждом углу. Марокко могло бы отбить послевкусие, если Сицилия и семейное примирение окажутся на пробу слишком горьким блюдом.

– Мы летим на Сицилию, – объявила я однажды вечером. Саро только что вернулся домой со своего последнего места работы в пятизвездочном отеле в Беверли-Хиллз. Запах гриля и фритюра заполнил комнату сразу же, как только он закрыл за собой входную дверь. Его ботинки были испещрены пятнами то ли супа, то ли соуса – чем-то белым с зелеными вкраплениями. Я мгновенно подумала о бешамели с травами.

– Что?

– Сицилия. Мы летим на Сицилию. – Я сняла телефон со стены на кухне и вручила ему: – Позвони сейчас же своей семье, скажи им, что мы приедем.