Очередь из туристов, садившихся на лодку, выстроилась в два ряда. Я взяла Зоэлу за руку, когда мы пересекали пристань.

– Солнышко, мы будем сидеть внутри, в каюте, а не на палубе. Ветер слишком сильный, а поездка к вулкану очень долгая.

– А можно мне посмотреть фильм? – спросила она, взявшись за лямки своего рюкзака в точности так, как я ее учила.

– Нет, это не как в самолете, здесь на борту нет фильмов. Ты можешь почитать или, что еще лучше, попробуй вздремнуть у меня на коленях.

Прошла половина нашего времени на Сицилии, а режим ее сна толком так и не установился. Акклиматизация оказалась просто сокрушающей. Со смерти Саро мы спали вместе в одной кровати. И в доме Нонны ничего не поменялось. Зоэла нуждалась в этом. Мне тоже это было нужно. Ночью она всем телом прижималась ко мне. Может быть, ей было страшно, что если она передвинется на противоположную сторону кровати, то потеряет меня, я умру во сне, как и ее папа. Поэтому она ложилась поближе. А ее маленькое тело давало мне чувство опоры. Я держалась за нее во время этих ночей так же, как она держалась за меня. Мы проверяли наличие друг друга. Поэтому заставить ее поспать на лодке означало, что она будет менее капризной, когда мы доберемся, и, возможно, у меня будет время тоже закрыть глаза.

Когда мы заняли свои места, я ощутила, что это был важный первый шаг – проверка моей способности вернуться ко мне прежней, к моей приключенческой части, к личности, которая так много путешествовала до рака и ухода за больным. Существовала ли она еще? Могла ли я пробудить прежнюю себя? Вместе с Саро я успела увидеть практически каждый уголок Сицилии, но были некоторые места, особенные места, куда мы стремились, но так и не смогли попасть из-за его болезни. Я была на Стромболи двадцать лет назад в качестве одинокой студентки, но не с Саро.

Я сказала себе, что в своей новой жизни я буду тем человеком, который покажет Зоэле мир. Я должна была ей показать, что мы по-прежнему способны найти зерна радости или восторга среди горя. Я еще не знала тогда, что это правда, но я хотела проверить, была ли реальна эта мысль. Стромболи казался символичным, гигантским первым шагом. Но едва мы оказались на пароме, двигатели провернулись и привели в движение подводные винты, как я осознала, что просчиталась.

Моя тревога ворвалась в меня, словно мясницкий нож, разрубающий куриную кость. Пять минут из почти четырехчасовой поездки, и я оказалась пронзенной страхом, что что-то может пойти не так, обеспокоенной, что я теперь была одна с Зоэлой в открытом море без мобильной связи до тех пор, пока мы не пристанем к берегу. К тому же у меня не было четких планов относительно того, что мы будем делать, когда приедем. Я никогда не путешествовала с ней вот так в одиночку. В ее рюкзачке лежал конверт с информацией об экстренных контактах, которую я напечатала еще в Лос-Анджелесе. Там были копии наших паспортов обеих национальностей, если вдруг мы потеряем друг друга или что-то случится со мной. Даже если разверзнется ад, я хотела, чтобы люди знали, кто ее семья, с кем контактировать, и о том, что эта маленькая девочка с хвостиками и коричневой кожей не одна в этом мире. Я часами просиживала в интернете в поисках советов одиноким родителям, как путешествовать с детьми за границу. Оттуда я узнала, что, находясь в другой стране, родители, чья фамилия отличается от фамилии ребенка, как и у меня, могут столкнуться с трудностями. Мне нужен был какой-то документ, который объединял бы нас, согласовывал бы наши разные фамилии на бумаге юридически. Поэтому в довесок к фотографии, изображавшей нас двоих вместе, в списке экстренных контактов я написала свою фамилию через дефис, изменив ее на двойную «Лок-Гулло». А ниже напечатала жирным шрифтом «PADRE MORTO, 2012 – ОТЕЦ УМЕР, 2012».

Я не хотела передавать все свои страхи Зоэле, и потому, когда она уснула у меня на коленях, я прошептала ей на ушко:

– Милая, мы собираемся забраться на вулкан и посмотреть на лаву.

Затем я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на геологических чудесах Стромболи, воспоминаниях о расплавленной земле, о море и ветре и матери-земле, которая выкашливала наружу свое внутреннее ядро. Масштаб вулкана и его постоянство на фоне человеческой хрупкости поразили меня. Было нечто первобытное в нем, в том, как его живучесть контрастировала с моим горем. Остров был магнитом для вдов, искателей приключений, любопытных созданий вроде меня. Или так мне хотелось думать.

Гладя Зоэлу по голове, я рисовала в воображении радостные картины: как мы счастливо взбираемся на вулкан, проводим день на черном песке пляжа, наблюдая, как лава разливается на фоне закатного солнца и бледно-голубого неба. Я фантазировала о том, как мы вдвоем трансформируемся, отправившись в паломничество к местам, где человечество умудрилось мирно сосуществовать с непостоянством жизни. Люди Стромболи жили у подножия активного вулкана, черт побери. И хотя он не причинял вреда уже сотни лет, в экстренной ситуации отсюда будет не так просто выбраться. Тем не менее эти люди проживали свою жизнь с этим неотвратимым пониманием, принимая толпы туристов в сезон, а потом живя в уединении на протяжении месяцев. Сама суть этого места была и соблазнительной, и неприятной. Я попыталась убаюкать себя мерным гудением лодочных двигателей.

Но моя тревога была сильнее моих размышлений о природе. Она переросла в бесформенную амебу, присосавшись ко всем возможным сценариям Судного дня – от затонувшей лодки до Зоэлы, которую начнет тошнить от морской болезни, я потеряю сознание из-за жары или мою кредитку «Американ Экспресс», и мне придется мыть посуду в местном ресторане, чтобы оплатить обратные билеты на паром, идущий в Чефалу. Внезапно мне захотелось вернуться обратно на землю, обратно в Алиминусу, в безопасный дом Нонны. И тут меня осенило: пришло осознание того, кем могла быть эта овдовевшая я. Я была либо наивной, либо своенравной, а то и все вместе взятое. Чем я вообще была одержима, делая такое? Мне уже было не двадцать лет, у меня не было партнера, на которого я могла положиться. И я взяла с собой в длительное путешествие без дополнительной компании взрослых маленького ребенка. Не было свободной пары рук. Я внезапно сильно забеспокоилась, что мы находились очень далеко от кухни Нонны и от общества. Мы были окружены людьми, которые нас не знали, и находились в таком месте, где инстинктивно не чувствовали себя защищенными. Где благополучие Зоэлы зависело не только лишь от меня. Если что-нибудь случится – болезнь, несчастный случай, потеря документов, – в Алиминусе в моем распоряжении был город, чтобы оказать помощь. И там у меня определенно была возможность развлечь Зоэлу время от времени, побаловать ее мороженым, если она вдруг впадала в уныние, и даже понести ее на руках, если она устанет. Я сделала огромный рискованный шаг и запаниковала, едва мои ноги оторвались от твердой поверхности. Запаниковала так сильно, что подняла голову Зоэлы со своих коленей, залезла в сумку и выпила ативан.

Немецкие и французские семьи сидели вокруг нас в лодке вместе с молодыми итальянскими парочками, желающими посильнее загореть, лежа на черном вулканическом песке. Мы с Зоэлой находились среди кучки американцев, по большей части подростков-старшеклассников с засаленными волосами и в мятых шортах, которые они достали из рюкзаков, чтобы путешествовать по Европе. Мы были единственными цветными людьми.

В открытом море, в лодке, полной незнакомцев, я стала предельно внимательной к тому, насколько беззащитны мы с Зоэлой, – к несовершенству структуры нашей жизни и невозможности справиться с любой дополнительной трудностью. Я посильнее прижала ее к себе и мысленно отправила молитву к небесам.

Первое, что я заметила, когда мы добрались до Стромболи, – порт. Его сильно отстроили по сравнению с тем, что я видела двадцать лет назад. А следующим я увидела Рокко, мою однодневную интрижку, только постаревшую на два десятилетия. Его было несложно пропустить. Он расположился около портового бара. И все его признаки были на месте – «Веспа», та же фигура, то же лицо, только все немного изношенное. Я глупо хихикнула. Саро, ты издеваешься надо мной с небес.

Увидеть в порту Рокко, приветствующего туристов, было словно посмотреть в зазеркалье, на нахальную параллельную вселенную. И в этой вселенной двадцатиоднолетняя я сделала другой выбор. Я выбрала Рокко, свой однодневный роман, и эта полуночная возня на черном песке пляжа превратилась в жизнь, где я разносила туристам пиво в летний сезон и гладила его белье в межсезонье. Рокко был трехмерной, бронзовой от солнца, предостерегающей сказкой. Подходящей под любое романтическое клише: милые девочки, всегда влюбляющиеся в недоступных плохих парней; итальянские жиголо, выслеживающие, словно на охоте, американских студенток, – мы были и тем и другим. Только он определенно там и остался. Один взгляд на него – и я крепче обняла Зоэлу.

Я хотела предупредить ее, что мужчины, сидящие на «Веспах», – словно мороженое, которое выглядит фисташковым, а на вкус – как анчоусы. Но я решила, что это разговор для другого раза, далеко в будущем.

Вместо этого я удивилась чувству, которое заползло в меня едва различимым, неуловимым ощущением несправедливости. Как так вышло, что этот мужчина все еще был здесь спустя двадцать лет? Вся жизнь прошла для меня с захватывающей дух любовью, браком, ребенком и смертью. Так много кардинальных перемен. А он все еще стоял здесь, такой же неподвижный и постоянный, как вулкан позади него. Я почувствовала укол смутного негодования в животе, глядя на Рокко. Он был больным местом, наглядной разграничительной линией моей жизни до появления Саро и моей жизни после. Его присутствие еще больше подчеркивало отсутствие Саро.

Я глубоко вздохнула, постаравшись расслабиться и отнестись к этому проще. Ладно, Вселенная, я поняла. Ты очень изобретательна.