А затем я устремилась вдоль пристани, держа за руку Зоэлу, подальше от возможного зрительного контакта с Рокко. И через несколько шагов внезапно воодушевилась, ощутив себя внутренне увереннее. Я так далеко привезла свою дочь. Я сделала это. Одна. Мои прежние сомнения растаяли, и я почувствовала себя сильной. Словно, может быть, только может быть, я смогу сориентироваться в трудностях моей новой жизни и не потеряться. Или в крайнем случае мы с Зоэлой могли бы побыть на острове вдали от дома и вернуться обратно. А может, это во мне заговорил ативан.

Я сжала ее ладошку и указала вперед, на вершину вулкана:

– Милая, это действующий вулкан. Первый, который ты видишь в своей жизни.

Она вскользь взглянула на него и повернулась ко мне:

– А как долго мы еще будем здесь, мамочка? Я проголодалась.

Ну разумеется, у детей есть свои приоритеты, в которые не входят вулканы и воспоминания о романах на одну ночь.

Я пообещала пиццу и мороженое, магические слова, способные поменять настроение любого адекватного человека. Затем мы отправились в город по узкой улице, ведущей вверх, которую я помнила еще с прошлых лет. Я знала, что по дороге нам попадутся места, где мы сможем поесть, благодаря небольшому количеству туристов, которые шли в том же направлении. Если ничего больше не случится, то нам хотя бы предстоял отличный обед на острове. Теперь, когда мы оказались здесь, мне было уже не так важно, что весь поход я затеяла из-за вулкана. Поход, по крайней мере тот, который я совершала внутри себя по территориям утрат, уже начался.

Через полчаса мы расположились в ресторане, восседающем на предгорье вулкана, с головокружительным видом на Средиземное море. Зоэла заказала spaghetti alle vongole – пасту с мидиями, свежей петрушкой и хлопьями красного перца. Когда мне было семь лет, во время поездок в Восточный Техас я ела консервированные венские сосиски и пила «Tang»[46] литрами. Она была дочерью своего отца во всей своей кулинарной изысканности.

Блюда с морепродуктами были тем, от чего я ее предостерегала. Все, что я могла себе представить, это как моллюски вызовут у нее несварение и затем последующую катастрофу по дороге домой. Но она хотела их. И Саро, я уверена, сказал бы: «Да, давай, попробуй. Наслаждайся». Я не гордилась тем, что становилась матерью, больше знакомой со словом «нет», чем с «да». Поэтому подбодрила ее, когда она решила заказать пасту.

– Только, может, ты не станешь есть все мидии? Только несколько, – посоветовала я.

Быстрый взгляд на меню в кожаном переплете – и я знала, что хочу: pasta con pesto all siciliana. Что делает это блюдо сногсшибательным – так это два нюанса, которыми оно отличается от своего жалкого подобия, соуса песто, который можно найти в любом американском супермаркете. На Сицилии повар использует миндаль вместо кедровых орехов и добавляет переспевшие томаты. Миндаль придает соусу крепкую структуру и плотную консистенцию, а томаты добавляют розовый оттенок и фруктовую кислотность. Само блюдо оформляется в ярких землистых тонах с ароматной смесью базилика и томатов.

Мы с Зоэлой ели в молчании – мы приспособились к этому после смерти Саро. Когда случается что-то такой величины, болтовня за столом кажется банальной. Даже семилетнему ребенку. К тому же, судя по моему опыту, двое взрослых – это всегда лучше, чем один, особенно если дело касается попыток разговорить ребенка возрастом меньше десяти лет. Саро без малейших усилий находил подходы к вечно изменяющимся интересам Зоэлы. А мне в тот день казалось, что я исчерпала все свои возможности для разговора. Поэтому я пила местное белое вино из небольшого кувшинчика в четверть литра – подходящий объем, чтобы пережить обед и не потерять способности здраво мыслить.

Зоэла достала из своего рюкзачка фигурки из набора «Мой маленький пони» и выстроила их на столе в один ряд, словно они были нашими гостями. В другой жизни я сказала бы ей: «Никаких игрушек на столе». Но мы находились в той жизни, где найти моменты радости было сродни обнаружению выигрышного лотерейного билета на пустой парковке. Ты принимаешь их и не задаешь никаких вопросов.

– Как насчет тоста за Баббо? – спросила я через несколько минут. Все книги о скорби и детях предлагают разговаривать о тех, кого мы любим, но потеряли, упоминать о них в повседневных разговорах.

– А это обязательно?

– Нет, я полагаю, нет. Я просто думала о нем.

– На самом деле я не очень хочу тост за него. – Она сложила пустые раковины от моллюсков вдоль края своей тарелки. – Я просто хочу знать, почему он умер.

Некоторые дети спрашивают «Почему небо синее?» или «Почему мой язык не достает до моего носа?». А это было «почему» моей дочери.

– Солнышко, он был болен, очень болен, долгое время. Что знаю я – это то, что он боролся, чтобы жить так долго, насколько это возможно, потому что он хотел быть здесь, рядом с тобой.

– Что ж, мне не нравится любить его. Это больно. – Она не отводила взгляда от ракушек.