– Я знаю. Ты будешь это чувствовать долгое время. Так мне говорят люди.

Она передвинула пони, одетого в фиолетовую фетровую шляпу с широкими полями, из-за чего пони выглядел так, будто присутствовал на свадьбе в Виндзорском дворце. Потом она сказала:

– Ну, я просто по нему скучаю. Поэтому мне бы хотелось, чтобы я не любила его.

Она уже говорила это раньше. Еще она говорила, что хочет умереть, чтобы быть вместе с ним. Говорила, что хочет, чтобы я умерла вместо него. Она говорила много всего того, что тяжело слышать, а еще тяжелее – пережить. Такие вещи, по утверждению психотерапевтов и книг, были абсолютно нормальными. Когда приходили такие моменты, когда горе становилось слишком большим и угрожало завалить весь дом, мы часто отправлялись во двор за нашим домом и ложились там на траву, распростершись телами по земле. На одеяле, глядя на звезды, я говорила ей, чтобы она отдала им свою боль. Они примут ее. Я говорила ей, что она может рассказать им все. Она может плакать, может кричать, может проклинать. Делать так, как она чувствует. Часто она произносила только одно: «Баббо, ты не должен был меня оставлять».

Сейчас же, сидя за столиком, угнездившимся на подножии вулкана, я сказала ей:

– Отсутствие любви к нему только заставит тебя чувствовать другую боль. Так много боли как раз потому, что так много любви внутри. И он любит тебя всегда, и навсегда.

– Ладно, тогда я собираюсь перестать его любить, – сказала она с сочувствием, уверенная в превосходстве своей силы над чувством любви. В ее глазах образовались слезы. Но она продолжала: – А то, что я нахожусь здесь, заставляет меня скучать по нему, и мне это не нравится.

Я почувствовала тошноту, пребывая на твердой земле.

– Находишься здесь, на Стромболи? Или на Сицилии вообще?

– И то и то.

Она озвучила то, что тревожило меня. Что я оказалась матерью, стремившейся ковыряться в открытых ранах, которые не могла исцелить.

Рядом появился официант и долил нам воды. Я начала заказывать еще вина, а потом поняла, что в моем графине на четверть литра оставалось еще немного. Я должна была принять эту новость с настолько трезвой головой, насколько позволял этот ферментированный виноград. Несколько секунд я наблюдала за тем, как худой черноволосый официант подходил к другим гостям, сидящим за остальными столиками, – семьям, которые по-настоящему были в отпуске. Мамам и папам с детками-ангелочками и подростками с лохматыми головами. Людям веселым и пропитанным солнцем. Людям, которыми я, Саро и Зоэла отчасти были, могли быть, могли стать, если бы не il destino – судьба.

– Пирожочек, перестать любить твоего папу возможно не более, чем остановить солнце и луну. Его любовь – это часть тебя.

Она посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом, пронзая меня своими глубокими карими глазами. Так, словно ей не нравились мои слова, я, этот разговор, ее жизнь. Затем отвела взгляд в сторону и вниз, уставившись на стайку бродячих кошек, которые собрались на глиняной крыше дома под нами. Она едва заметно пожала плечами, а потом спросила:

– Можно, я возьму еще одну мидию?

Черт, да ешь их все.

Остаток дня прошел без приключений, мы бродили от сувенирных магазинов к ларькам с мороженым и обратно. Зоэла захотела фигурку дельфина, высеченную из черного вулканического камня, который был здесь повсюду. Это был туристический китч, но я была счастлива ей угодить. Мы снова прошли мимо Рокко по краю толпы в порту. Он стоял, залитый солнцем, в слишком обтягивающих шортах, забалтывая туристов. Мне стало жаль парочку блондинок двадцати с чем-то лет в топах-бикини, с которыми он разговаривал.

«Возвращайтесь на лодку, девочки, – хотелось мне сказать. – Поверьте, он не стоит даже песка, на котором вы оставляете свои следы».

На закате мы с Зоэлой забрались обратно на паром. Когда он вышел в открытое море, капитан пустил судно холостым ходом, вдоль янтарного неба, окрашенного заходящим солнцем. Стоя на переполненной людьми палубе, мы наблюдали за извержением вулкана. Раскаленный жидкий камень, внутреннее ядро земли, бил фонтаном в небо со всем своим сиянием. Дрейф в открытых водах и наблюдение за тем, как земля выкашливает свои расплавленные внутренности, отсылая их в небо, раскрыли мое сердце так же широко, как и в день, когда родилась Зоэла. Вероятно, это было самое зрелищное впечатление от природы из всех, что мне довелось увидеть. Я застала землю в процессе созидания, став свидетелем геологической истории. Я крепко держала Зоэлу и прижимала к себе Саро в медальоне на шее. Я чувствовала, что он с нами, свидетель жизни своей жены и дочери здесь и сейчас. Мы были своего рода выжившими. Мы хранили свой собственный секрет жизни и того, что имеет в ней наибольшее значение.

И этот секрет, это глубочайшее понимание постоянства природы и противоположной ей неустойчивости человечества были тем, что, как я надеялась, поможет нам в итоге вернуть наше равновесие.