Я переоделась в платье-тунику. Нонна сняла свои официальные черные юбку и блузку и сменила их на более простую и комфортную вдовью одежду, которую она носила дома. Форма была той же самой: черная юбка-карандаш и черная блузка. Но домашняя версия, пошитая из хлопка, была менее строгой. На шее у нее по-прежнему висел деревянный крестик.

– Могу я вам помочь? – Я задавала этот вопрос на ее кухне уже почти пятнадцать лет.

– Нет, – ответила она, тряхнув головой. Ей нравилось, что кухня была только в ее распоряжении.

Она никогда не позволяла мне готовить в ее доме. Никогда. Даже ее сыну, шеф-повару, это не разрешалось. Не имело значения, как много ночей я провела под ее крышей, неважно, сколько раз она стирала мои лифчики и гладила мое белье, – я была ее гостьей. Даже если я и была частью семьи. Она предпочитала работать одна, в своем собственном ритме; она не нуждалась в компании, когда готовила. Раньше я просто, проходя мимо, перекидывалась с ней парой слов, но никогда не оставалась от начала и до конца. Она, как и многие женщины ее города, расценивала время, проведенное около плиты, как свою личную прерогативу. Мне запрещалось даже накрыть на стол.

Поэтому я вышла на улицу. Там я услышала громкоговоритель последнего передвижного уличного торговца: «Susine, pere, pesche, uva!» Он продавал фрукты – сливы, персики, груши и виноград, – сорта которых можно найти только на Сицилии и редко когда в супермаркете. У торговца, возрастом около пятидесяти лет, было узкое лицо, он был небрит, высок и немного сутулился. Он хвастался своей ухмылкой, обнажая зубы, посаженные так редко, словно это были недостающие костяшки домино. Я видела его уже не первый год. Для меня его лицо было коллажем культур этого острова: темная оливковая кожа, голубые глаза, греческий нос, как у скульптур Аполлона, – и все это накрыто шапкой кудрявых черных волос. Я была очарована сицилийцами, народом, который на протяжении столетий подчинялся сначала одним, потом другим правителям из Греции, Испании, Северной Африки и Нормандии. Сицилийцы представляли собой смешанную культуру победителей и побежденных, людей, которые смогли объединить зачастую сложные для совмещения разные языки, религии и национальности. В разнообразии сицилийских лиц можно увидеть сочетание африканских, греческих, арабских, еврейских, испанских и норманнских черт. В результате этих вторжений и завоеваний сицилийцы стали открытыми, но скептичными, и мне это казалось в равной мере и привлекательным, и отталкивающим. Их пища – это пьянящая комбинация культур, столкнувшихся на тарелке.

Торговец остановил свой маленький грузовик «Пьяджио» перед домом Нонны, высунувшись из водительского окна с микрофоном в руке. На Сицилии это старая традиция у уличных торговцев – рекламировать свои товары в виде песни. Саро сказал мне однажды, что, по всей видимости, она уходит корнями еще во времена правления арабов на острове.

Он остановился посреди улицы, прямо напротив меня. Такое расположение позволяло женщинам, живущим ниже по улице, подняться вверх по ней, чтобы что-то купить, а женщинам из домов в верхней части улицы – спуститься вниз. Это было справедливо, равноправно. К тому же его громкоговоритель был дешевым и работал не очень хорошо. А с этой точки звук разносился по улице лучше всего. Даже женщинам, у которых был включен телевизор, когда они готовили, было слышно, что он предлагает. Он продолжал нараспев рекламировать свой товар: сливы, персики, нектарины. Я сразу же поняла, что дела у него идут неважно. Для того чтобы продавать фрукты, он приехал слишком поздно. Никто, я подозревала, не собирался отойти от своей плиты, чтобы посмотреть на них, поговорить, а затем и купить, тем более что большая часть того, чем он торговал, уже была собрана в ближайших садах мужьями, сыновьями и зятьями, которые ухаживали за землей. На кухне Нонны, на столе, я заметила маленький деревянный ящичек со свежими грушами. Должно быть, их оставили, когда мы ушли на кладбище. Двери ее дома всегда были открыты. Груши, как я поняла, были с фермы ее кузена, Круциано.

Мужчина выбрался из кабины крошечного грузовичка и приблизился ко мне.

– Buongiorno, signora, – протянул он руку. Под его ногтями была земля. Когда я пожала протянутую руку, она оказалась грубой на ощупь. – Condoglianze per suo marito. – Мои соболезнования о вашем супруге.

После этого мне захотелось упасть в его волосатые объятия. Что-то внутри меня размякло. Этот маленький городок давал мне то, чего никогда не мог дать Лос-Анджелес. Парень в продуктовом магазине в Силвер-Лейк даже не знал о том, что мой муж умер, хотя я заходила туда каждую неделю на протяжении многих лет. Здесь же продавец фруктов, чьего имени я не помнила, знал и помнил о том, что мой муж умер.

– Grazie. – Мои колени внезапно превратились в лапшу, и я была удивлена тем, как ранимо звучал мой голос.

Он выпрямил свою руку, чтобы поддержать мое тело, потерявшее опору.

– Ma che si puo far? La vita e cosi. Si deve combattere. Punto e basta. – Но что мы можем поделать? Такова жизнь. Мы должны бороться. И этого достаточно.

Я кивнула в знак согласия, и еще что-то внутри меня сломалось и освободилось. У меня на глазах выступили слезы. Он не вздрогнул и не отвернулся. Вместо этого он кивнул в ответ.

– Si, e cosi. – Да, это так. – А потом сделал шаг назад и повернулся к своему фруктовому грузовичку. Он достал susina – сицилийскую сливу, маленькую, нежную, овальной формы и сиреневого цвета, отливавшую голубым и красным. Набрав две пригоршни слив в пакет, он вручил его мне.

– Grazie, Salvatore, – услышала я за своим плечом. Я не заметила, как моя свекровь появилась на пороге за моей спиной.

– Signora, ha bisogna di qualcosa? – Вам нужно что-нибудь еще?

– A posto. – У меня все есть, – ответила она.

На этом Сальваторе вернулся к своей машине, схватил микрофон и снова начал нараспев выкрикивать названия фруктов, словно пел серенаду.

Через секунду он уже двинулся на заднем ходу вверх по улице, по пояс высунувшись из окна и одновременно прикуривая сигарету. Двигатель натужно тарахтел.