– На кого посмотреть?

– Посмотреть на прах.

Это был вопрос, которого я не ожидала. Я села на кровати и опустила ноги, коснувшись ими мраморного пола.

– Милая, он внизу в голубой урне, на столе. Ты же видела его. – Я почувствовала доносящийся из кухни под нами аромат эспрессо, сваренного на плите. – Давай придумаем, чем тебя накормить. – Я попыталась ее отвлечь своим классическим родительским способом.

– Но я хочу его увидеть. Я хочу посмотреть, что внутри. – Она села на кровати с ясными глазами, полными нетерпения. Выражение ее лица сообщило мне, что слезы наготове. – Я хочу увидеть Баббо.

Она месяцами просила увидеть своего папу. Его смерть, его полное отсутствие были не под силу ее молодому уму. Когда я говорила о его смерти, это напоминало ей, как она прощалась с ним, о поминках в Лос-Анджелесе; когда я попыталась рассказать ей о том, что его тела больше нет, но его душа будет с нами всегда, она отказалась слушать. Она ненавидела этот новый мир, в котором он был вне физической досягаемости, но по-прежнему незримо рядом с ней. Для семи лет она воспринимала все слишком буквально. «Невидимый» было равнозначно «несуществующий». Мой ребенок, который еще даже не пошел во второй класс, стачивал зубы о великие загадки, над которыми человечество размышляло с начала времен. Куда же мы, черт возьми, уходим после того, как умираем?

Но даже интуитивная и точная в своих желаниях, она все еще была маленькой девочкой, которая спустя три дня после смерти своего отца заявила мне, что сыта по горло домом, полным горюющих взрослых.

– Все сюда приходят к тебе. Он был моим папой. Почему они не приходят ко мне?

Они приходили. Своим, взрослым способом, и семья, и друзья беспокоились о ней, приносили ей игрушки и подарки, а затем выходили из ее комнаты и шли посидеть со мной. Три дня такого режима оказалось для нее достаточно, чтобы увидеть паттерн и обратить на это мое внимание. «Я хочу увидеть своих собственных друзей». Три дня – и она уже учила меня тому, что ей нужно было на самом деле.

На следующий день я пригласила в гости пятерых ее друзей. Они играли. Они писали по ее настоянию сообщения для Саро. Они создали картину в комнате, где он умер. Они положили цветы возле свечи, которую я держала зажженной. Они пели, танцевали. Вкратце, она руководила своим собственным коллективом и устроила поминки в школьном стиле.

– Ты не можешь посмотреть на его прах. Он в урне, которая запечатана. Ее нельзя открывать. – Я знала, что это неправда, но мне нужно было дать ей реальную причину, которую ее мозг не смог бы обойти. Истинная причина, что я скорее укусила бы себя за локоть, чем открыла урну на столе своей свекрови, была слишком агрессивной для ребенка с ее темпераментом.

И как только ее слезы решили произвести свой сицилийский дебют, я добавила:

– Но у меня есть немного здесь, в медальоне. Ты можешь на него посмотреть.

Следующие несколько минут мы сидели на кровати, уставившись на медальон. На одной его стороне располагалось крошечное изображение Саро, которое я вырезала из фотографии, а на другой был маленький запаянный пластиковый пакетик, который я уложила в форму сердечка. Мы смотрели на медальон до тех пор, пока Нонна не закричала с первого этажа:

– Tembi, sei sveglia? Caffe e pronto. – Темби, ты проснулась? Кофе готов.

Спустя полтора часа я переступила порог кухни Нонны и, выйдя на улицу, направилась к церкви. Зоэла решила в конце концов остаться дома с ее кузиной подросткового возраста, Лаурой. На самом деле она снова заснула, и я надеялась, что она проспит до моего возвращения домой.

Жара набирала силу тем утром с особой целеустремленностью. Мы со свекровью медленно шли рука об руку, шагая в унисон сначала вниз по улице к главной дороге, бывшей единственным входом в город и выходом из него. Она держала прах Саро и притягивала меня поближе к себе, когда мы проходили мимо пекаря и сыродела. В обед мы должны были получить хлеб и сыр, которые готовились в этих магазинах. Я не была уверена насчет того, что именно она приготовила, но нам определенно принесли бы угощение от скорбящих. В этом я была уверена. Это будет что-то утешающее, легкое в усвоении. Это та еда, что придает силы жить дальше.

Мы прошли мимо свежевыстиранного белья, висевшего на веревках, и брусчатки, покрытой овечьим пометом. Почтальон на своей «Веспе» пролетел мимо, направляясь вниз по склонам побережья в соседний город, прежде чем он сделает круг и вернется обратно в Алиминусу. Когда мы обходили пьяццу, единственную в городе площадь, я услышала, как вдалеке продавец фруктов рекламирует свой товар, говоря на своем скрипучем диалекте в громкоговоритель, установленный на крыше его маленького грузовичка: «Pomodori e pesche, freschi, buoni, buoini!» Он обещал, что его томаты и персики будут свежими, и такое нельзя упускать.

Я увидела, как открывают аптечную дверь. Затем мясника, принимавшего своего первого покупателя – старого мужчину в копполе, докурившего сигарету, прежде чем подойти.

Мы с Нонной поднялись вверх по широким, гладким мраморным ступеням церкви и вошли в темную ризницу. Мы поддерживали друг друга во время всей десятиминутной прогулки. Остальные уже ждали внутри. Теперь моя свекровь отошла от меня, чтобы отдать священнику прах, а затем занять свое место на скамье, ближайшей к алтарю. Я села рядом с ней. Над всеми нами нависала статуя святой Анны, матери Марии и покровительницы этого города.