Остров камня

«Allacciarsi la cintura di sicurezza». Поначалу я не поняла слова бортпроводника, произнесенные в громкоговоритель. Это были бессвязные части головоломки, которые я не могла сложить воедино. Затем бортпроводник в проходе рядом со мной сказал это на английском: «Пристегните ваши ремни» – и указал на мой ремень безопасности. Мы готовились приземлиться на Сицилии, и всему здесь требовался перевод, даже языку, на котором я разговаривала двадцать лет.

Из иллюминатора самолета я видела два контрастных пейзажа: роскошное сапфирово-голубое море подо мной и гору бесплодных камней прямо по курсу. Вода и камень. Текучесть и непроницаемость. И ничего между ними, кроме меня, летящей по воздуху и снижающейся к кусочку каменного конфетти посреди Средиземного моря, на остров, олицетворяющий Саро.

Все, о чем я думала, – его прах в спортивной сумке, лежащей в багажном отсеке над моей головой, и как я пообещала его маме спустя неделю после его смерти, что я привезу его прах ей. Но сейчас я ощущала сосущую пустоту в животе. Каким чертовым образом я собираюсь прожить следующий месяц? Мне было недостаточно быть вдовой в собственном доме, говоря только на родном языке, засыпая каждую ночь в постели, которую я привыкла делить с Саро. Вместо этого я взяла свою скорбь в дорогу, потому что пообещала сделать так. Я швырнула саму себя сквозь пространство в направлении скалы еще большего незнания, большей неопределенности, чувств, которые не имели конца. Страдания в сицилийском стиле. Я собиралась обосноваться на весь последующий месяц в доме, где il lutto – траур – висел на входной двери, словно саван.

Внезапно мое решение показалось мне плохим выбором. Как я собиралась справляться со случившимся в месте, где все, включая траекторию солнца, было другим? Но во мне не было ни одной части, которая могла бы выбрать решение оставить все как есть. Я не могла выбрать более простой путь, путь, который не вел бы к концентрическим кругам скорби. Я боялась, что требую от себя слишком многого, чересчур рано проверяю свою выдержку. Саро умер всего четыре месяца назад.

Зоэла крепко спала у меня на коленях, зажав свою любимую игрушечную панду под мышкой. Ее веки подрагивали, когда я гладила ее волосы. Мы пересекли девять часовых поясов, а она закрыла глаза только на последнем отрезке пути.

Через несколько минут мы высадимся и будем ехать на машине полтора часа на восток – мимо каменной горы, что простиралась впереди перед нами, – к женщине, к матери и к городу, ожидавшему моего возвращения. Его возвращения. Саро возвращался, чтобы обрести последнее место отдыха рядом со своим отцом, Джузеппе, – мужчиной, который однажды отказался от собственного сына из-за меня. Я возвращалась с дочерью Саро, единственным человеком, носившим его имя.

Самолет коснулся земли тремя мягкими ударами, и я прижала Зоэлу покрепче, опасаясь разбудить ее раньше времени. Она была маленькой девочкой с глазами словно каштаны и с лицом, которое обожал Саро. Она была той, кто привел нас к еще более глубокому примирению и любви. Она была причиной, по которой Саро был готов бороться против медицинского диагноза за каждый год жизни, за возвращение на Сицилию. Пребывание дома, на родной земле, вместе со своей дочерью исцеляло его сердце так же сильно, как и химиотерапия – его тело, если не сильнее. Когда он смотрел, как его дочь сидит за столом его матери, к его лицу приливали краски, смех лился из него без усилий. Он создавал вечные моменты перед лицом того, сколько ему оставалось. Он подарил ей воспоминания о танцах на краю Средиземноморья. Часть меня отчаянно надеялась, что я смогу продолжить дарить ей сицилийское лето, прекрасные воспоминания о времени, проведенном с его семьей. Но также я задавалась вопросом физической и эмоциональной цены этого, ведь я все еще пыталась найти свои ориентиры и хотела помочь ей в ее поисках.

Я четко осознавала, что путешествую с семилетним ребенком, который все еще горевал так сильно, что по ночам его тело тряслось от рыданий до тех пор, пока он не засыпал. С ребенком, который отодвигал свой ужин в сторону, потому что хотел подождать своего папу. С ребенком, который отказывался даже разговаривать со своей итальянской бабушкой по телефону, потому что ее голос напоминал голос папы. Мое решение приехать сюда означало, что мне придется утешать ее и ее изменчивое горе на расстоянии в семь тысяч миль от дома. Мои собственные скорбь и любовь требовали всех сил, которые у меня были, а затем просили еще больше.

Мои родители спрашивали меня о целесообразности этой поездки в Италию, особенно вдвоем с Зоэлой. Я знала, что мы должны сделать это, только мы двое. И, несмотря на то что мой отец и мачеха предлагали поехать с нами, я знала, что мы должны были сделать это без отвлечения внимания и давления со стороны моей семьи, пытающейся позаботиться обо мне. Без моих попыток перевести все с сицилийского на английский, итальянский и обратно. И я не хотела заботиться о них в чужом месте. Они никогда раньше тут не были, и эта поездка была не подходящей для подобного рода времяпровождения. Плюс я не хотела взваливать на свою свекровь груз в виде дополнительных гостей. Нонна и я нуждались в личном времени, чтобы горевать вместе и получше узнать друг друга. Нам предстояло начать с конца и создать новое начало.

И все же мои родители волновались. Спустя четыре месяца после смерти Саро мое горе было все еще свежим. Мой папа, по-прежнему юрист и специалист по техасскому здравомыслию, устроил мне перекрестный допрос: могу ли я поменять билеты, если захочу вернуться домой пораньше? Моя мачеха выбрала другую тактику: «Что ты можешь взять с собой, что подарит тебе комфорт? Будь уверена, что ты достаточно отдыхаешь. Не делай ничего такого, чего тебе не хочется на самом деле». Моя мама предложила собрать посылку для матери Саро. Слушая все это, я задавалась вопросом, не осталось ли у членов моей семьи обиды из-за того, что их дочь была однажды отвергнута сицилийцами.