Я отправила им письмо, и мы стали ждать.
Когда две недели спустя пришел ответ с Сицилии, он был решительным и в виде трехминутного потрескивающего телефонного звонка. Его отец, Джузеппе, сказал: «
Если бы недоверие имело слуг, отец Саро был бы самым преданным из них. Вот то немногое, что мне удалось собрать из кусочков и частей информации, которые скрепя сердце предлагал мне Саро за эти годы. Я знала, например, что Джузеппе не разговаривает со своим собственным шурином почти двадцать лет, и все из-за неудачной шутки – она ему не понравилась. Я знала также, что он выращивает чеснок и готовит свое собственное вино, у него плоскостопие и узловатые колени, он играет в карты, а не домино и никогда не играет на деньги. Деньги он держит в тугой пачке, завернутой в пластиковый пакет и спрятанной между рейками под матрасом. Редко когда относит их в банк. Он доверяет почте больше, чем банкам, потому что почтальон живет в его городе, он знает, где его найти. А банковский работник живет в соседнем городе. В основном Джузеппе не верит никому из тех, кто родился за пределами входа и выхода из его почти забытого горного городка. Включая меня.
Я не думала, что их отчужденность может стать еще хуже, но сейчас он отрезал от собственной жизни Саро, а меня использовал как скальпель. Потенциальное его отсутствие на свадьбе я могла пережить, но изгнание собственного сына из жизни и семьи было выше самого дикого моего воображения. Я подозревала, что первый раз, когда я увижу своих родственников со стороны супруга, случится на чьих-то похоронах.
– Но что насчет твоей сестры? Она придет? – Его молчание сказало мне все. Не дожидаясь еще большего разочарования, я сказала: – Что ж, я отправлю им приглашения в любом случае. – У меня было пятьдесят переливающихся, тисненных охрой приглашений, специально напечатанных на итальянском для друзей во Флоренции в надежде на то, что хотя мы и не были близки, кто-нибудь из его семьи придет. И будь я проклята, если не отправлю их.
– Темби, я же сказал тебе. Они не придут. Мой отец – глава семьи. Он всем ставит условия в соответствии со своими желаниями. Моя сестра не придет из-за уважения к нему.
– Саро, полегче с «уважением». Хватит уже. Я что, в фильме «Крестный отец»?
Уголки его губ поползли вверх, образуя улыбку, когда он выдавливал лимонный сок на тарелку с фенхелем, нарезанным толщиной с бумагу и выложенным поверх пармезана и руколы. Он пытался накормить меня, чтобы вывести из боя.
– Смотри, мой отец думает, что о нем начнут сплетничать, даже насмехаться. Он считает, что все американцы разводятся. И в его понимании я женюсь на девушке ниже по статусу.
– Ниже по статусу? Прошу тебя! У меня для него есть новости. Выращивание чеснока не очень-то высокоинтеллектуальное занятие. – Я разломила багет на две части голыми руками.
– Я знаю. Я знаю. – С этими словами он передал мне тарелку и поцеловал меня, что должно было напомнить о том, что выхожу замуж я, в конце концов, за него, а не за его семью.
– Ладно, они получат приглашение. Пусть сами отвечают за последствия своих действий, – сказала я, отправив полную вилку ароматного, подслащенного цитрусами фенхеля себе в рот и переключив внимание на то, как я собираюсь сообщить новости о родителях Саро своей семье.
Я родом из длинной линии прогрессивного, ломающего барьеры техасского чернокожего народа. На вершине списка находится мой прапрапрадедушка Робук Марк, который был достаточно наглым, чтобы открыть собственный почтовый офис и продуктовый магазин для вновь освобожденных рабов где-то в лесной глуши сельского Восточного Техаса. Он отбивался от грабежей и угроз линчевания и, говорят, научил свою лошадь приходить одну в ночной темноте обратно к его усадьбе, чтобы он мог вернуться незамеченным пешком через лес, избегая членов Клана и мелких воришек. После Робука были президент исторического колледжа для чернокожих, майор, один из первых чернокожих полковников американской армии, дядя с университетской библиотекой, названной в его честь, и моя двоюродная бабушка Альта из Колдспринга в Техасе (население 649 человек). Среди ее претензий на величие числились не только выигрывавшие все призы помидоры, которые она выращивала каждое лето, но и тот факт, что ей хватило духу выйти замуж за единственного в городе (и очень ирландского) доктора, Дока, в 1968 году. Альта и Док бросили вызов Джиму Кроу, открыв магазинчик в одноэтажном здании ранчо из красного кирпича напротив Колдспрингской тюрьмы и повешенных на ее балках. Говорят, их присутствие остановило традицию вешать негров за окнами тюрьмы, потому что Дока в городе почитали.
Затем были моя мать и мой отец, активисты. Это люди, от которых я произошла.
Поэтому когда я позвонила своим родителям, давно в разводе, но оставшимся в дружеских отношениях, чтобы сказать, что семья Саро не появится на свадьбе по причинам они сами могут догадаться каким, я надеялась, что они не повернутся спиной к длинной фамильной истории повстанцев, преодолевающих далекие от идеальных обстоятельства. И я надеялась, что какое бы ни сложилось у них мнение о том, что я скажу, им достанет чувства такта оставить это мнение при себе. Моему отцу очень нравился Саро еще с того дня, как они встретились во Флоренции. Моя мама сидела рядом с ним на моем выпускном. Он готовил пасту рядом с барбекю моего отца на вечеринке, посвященной выпускному. Он и моя мама делились друг с другом своей симпатией к Сиддхартхе. Родители обожали его чувство юмора, его великодушие и, без сомнения, то, как он любил меня. И все-таки я набирала их номера с неприятным ощущением в животе. Я бы не выдержала еще большей драмы. Тем, кто наконец это высказал, был мой отец; он сказал: «Что же, его семьи будет не хватать, но мы собираемся провести чертовски отличное время в Италии».
Они не разочаровали. Это был именно тот ответ, который был мне нужен.
Саро должен был понять, что наша свадьба пройдет с моей семьей, если уж не с его. Празднование в Италии оставляло дверь приоткрытой на тот случай, если его отец передумал бы. Куда именно Саро запрятал свое чувство утраты в то время, я не знаю. Это была запретная тема, и он бы не стал говорить об этом. Это ранило меня, но я уважала его действия. Я выбрала любить его, несмотря на те части, которые я не понимала. Он продолжал повторять «ты их не знаешь». И он был прав. Я фактически видела только одну их фотографию. Они стояли около своего дома на Сицилии. На фотографии отец Саро, кажется, только что вернулся с работы в поле и стоял в проеме входной двери. На нем была коппола (традиционный сицилийский головной убор), а его руки все еще оставались грязными после дневной работы. Мать Саро стояла на переднем плане прямо перед ним на боковой дорожке. На ней был передник, и она стояла наклонившись, а солнце светило на них сверху. Дул ветер. Должно быть, это было как раз перед ланчем. Она выглядела в точности как Саро, и я вроде как даже любила ее за это. В руках она держала метлу и, видимо, подметала, застыв на середине движения. Картина яркая и полная интимности домашней жизни, супружества. Когда я смотрела на эту фотографию и думала об этих своих родственниках, которых я могу так никогда и не узнать, мне было больно.
Когда мы планировали нашу свадьбу, я потратила месяцы, чтобы разубедить Саро и избавить его от страха, что наше торжество будет чем-то похожим на кадры из «Крестного отца». Он представлял себе нелепые костюмы, священника, жаркую церковь, гигантское распятие Христа, нависающее над всем этим суровым испытанием. Короче говоря, он представлял себе картину каждой итальянской свадьбы в церкви, которую когда-либо видел. Это был образ церемонии, о которой я ничего не знала.
Мне пришлось повторять ему, что то, чего он так боялся, – невозможная сцена, участвовать в которой я никогда бы не стала. Мне пришлось напоминать ему, что я не католичка и что мои родители, бывшие атеистами и какое-то время даже коммунистами, сделали все возможное, чтобы я никогда не крестилась. Так что о венчании в итальянской церкви не могло быть и речи.
Тем не менее его сдержанность во всем этом деле была на грани всепоглощающего страха. Если ему доводилось пройти мимо сложившихся у него в голове образов свадьбы – молитв и религиозных зрелищ, – его мысли переключались на прием. О друзьях и моей семье, собравшихся в каком-нибудь отельном ресторане за ужином самого среднего качества; о том, что если бы члены его семьи пришли, гости обсуждали бы это годами. О том, что им понравилось бы, что им не понравилось, размеры порций, кто получил расстройство желудка, кто слишком много выпил. Ему не хотелось, чтобы свадьба на исходе дня ассоциировалась со сплетнями, потными подмышками и семьей, которая собралась за одним концом стола, боясь людей на противоположной стороне комнаты. Где-то внутри он надеялся, что ему удастся избежать всего этого торжества или, по крайней мере, сделать его как можно более скромным.