Следуя напутствию Симонича, в Нишапуре Виткевич дольше, чем следовало, не задержался. «Я сегодня надеюсь пуститься в путь – через Турмез и Каип в Кандагар. Тут начинаются мои Геркулесовския труды. Ежели успею их перебороть, то, возвратившись, похвастаю, – а нет, так поминайте, как звали! Предприятие моё, как можете себе представить, тяжко, но я вполне вознаграждён за труды тем, что удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям и новым впечатлениям»[380]. Это строки из письма Далю от 29 сентября.
Нишапур Виткевич покинул 1 октября, проведя в шахском лагере два дня. Такая мобильность не могла не вызвать одобрения Симонича. «Он добился, насколько это возможно, всяческого содействия для облегчения опасного путешествия и, что самое удивительное (если принято во внимание, что персы совершенно не ценят время), через три дня был уже в дороге»[381]. Иван Осипович все больше убеждался: молодой поручик как раз тот человек, который ему нужен для осуществления российских стратегических планов в регионе и нейтрализации враждебных происков британцев.
3 октября Виткевич прибыл «в Турбет, отстоящий от Нишапура в 20 фарсахах[382]»[383] и докладывал посланнику:
«Предъявив фирман Шаха сардару здешнему Искандер-хану, по медленности распоряжения его я вынужденным нашелся пробыть здесь два дня. Отправившись из Турбета 5-го числа, 8-го я прибыл в Руль (20 фарсахов из Турбета), крепость, принадлежащую Насвирулле-хану поколения Теймури (оно причисляется к чараймакам[384])… Здешний правитель Насвирулла-хан обещает меня препроводить безопасно во владения Мира Абдуллы Каипского, на имя которого я имею также фирман шаха о дальнейшем отправлении меня до Кандагара. Отсюда до Бирджанда, столицы мира Каипского считают 10 дней езды, все сие пространство весьма опасно по случаю беспрестанных разбоев кочевых соседей…»[385].
В письме Перовскому, отправленному из Кандагара 25 ноября, Виткевич туманно сообщал, что в дороге он столкнулся с «помехами», на преодоление которых ушло
15 дней. Что за «помехи», не объяснялось. Может, имелся в виду более длинный, но безопасный маршрут через Турбет, Руль и владения Каипского хана? Сам Виткевич не без удовлетворения отмечал, что задержка в пути позволила ему посмотреть страну, неизвестную никому из европейцев, и собрать сведения о Систане[386] и части Белуджистана.
Н. А. Халфин выдвинул предположение, что помехи могли чинить британские агенты, которые успели сообразить, насколько опасен для них Виткевич[387]. Такого полностью исключать нельзя, ведь англичане, прознав о русском агенте, действительно не упускали его из виду.
16 декабря Макнил докладывал Пальмерстону: «Поступила информация, что Викович миновал Каип, оттуда, в сопровождении эскорта, выделенного персидским правительством, отправился в Джовейн и далее в Кандагар. Я выяснил, что этот человек получил письма от персидского правительства с рекомендациями ряду афганских владетелей… получил от шаха денежные средства… в лагере к нему отнеслись с большим пиететом… вручили подарки определенной ценности»[388].
Однако никакими документальными доказательствами того, что англичане пытались помешать Виткевичу добраться до Кандагара или даже устранить его, мы не располагаем. Российского посланца подстерегали в засаде наемные убийцы? Едва ли. Его появление англичан обеспокоило, но не до такой степени. По замечанию Макнила, понадобилось время, чтобы британцы сообразили, насколько это серьезный противник[389]. Это в полной мере обнаружится спустя два-три месяца, а в октябре-ноябре Виткевич таковым еще не воспринимался. К тому же Бернс вел успешные переговоры в Кабуле и могло показаться, что удача наконец-то отвернулась от русских, а Виткевич в любом случае уедет из Афганистана ни с чем.
О том, что капитан Ост-Индской компании с конца сентября обосновался в Кабуле, Ян узнал, находясь в Кандагаре. Говорили, будто Бернс прибыл в Кабул в сопровождении четырех английских офицеров и 60-ти сипаев, а для перевозки подарков ему понадобилось 420 верблюдов[390]. Это, конечно, было преувеличением, в отсутствие прессы любое мало-мальски значащее событие на Востоке обрастало невероятными слухами. По дороге в Кабул, которая заняла у него около года, британец успел погостить у целого ряда азиатских правителей, к которым перешла львиная доля подарков, и количество верблюдов существенно сократилось. Но все равно трудно было сомневаться, что он располагал достаточными средствами, чтобы порадовать эмира и склонить его к переходу в британский лагерь.
Понятно, что главную роль играли не подарки, а трезвый расчет, которым руководствовался Дост Мухаммед-хан. Из России, к которой он обратился за помощью, ответа все не приходило, а Бернс уже заявлял о готовности Ост-Индской компании и Лондона пойти навстречу его запросам. Как вскоре выяснится, английский офицер во многом действовал на свой страх и риск, надеясь переломить упрямство начальства, которое делало ставку на Сингха и Шуджу. Он предполагал, что если достигнет конкретной и выгодной для Великобритании договоренности, то генерал-губернатор Индии не станет ее дезавуировать. Что из этого вышло, мы еще увидим, а пока у Виткевича имелись реальные основания для тревоги.
Прибыв в Кандагар и встретившись с Кохендиль-ханом и его братьями, он обнаружил, что их намерение заключить союз с Тегераном поколеблено, и это – результат «обработки» Бернсом Дост Мухаммед-хана. Кандагарцы получили письма от эмира и от Бернса, в которых им предлагалось воздержаться от участия в российско-персидском проекте, не помогать шаху в осуществлении гератской операции и вообще – не ссориться с британцами.
Виткевич не стал опускать руки, принявшись убеждать Кохендиль-хана с братьями не спешить с выводами. Он подчеркивал, что русский царь и шах едины в своих помыслах и поступках, а по своим возможностям, мол, значительно превосходят англичан, во всяком случае, в военной области. Некоторые подробности нам известны от Роберта Лича, младшего офицера из миссии Бернса, которого тот отправил в Кандагар с разведывательными целями, для противодействия персам и русским. Необходимую информацию Лич получал от Мехрдиль-хана, который, как Хаджи Агасси и некоторые другие афганские и персидские вельможи, вел двойную игру – обычное дело в политических интригах.
По сведениям Лича, Виткевич уверял кандагарцев, что в военном отношении русские сильнее англичан, которые являются, в основном, «торговой нацией Европы», и подчеркивал: хотя британская цивилизация – более древняя, чем русская, Россия «просыпается» и расширяет свое влияние в мире путем территориальных приобретений и заключения новых союзов. Он обещал кандагарским ханам помощь деньгами и оружием в их борьбе с сикхами с целью присоединения Мултана и Деражата (район в центре нынешнего Пакистана), а также Синда, выходящего на берега Аравийского моря (территория на юге современного Пакистана). На это пока еще независимое княжество, где правила династия белуджского племени талпур, зарились как кандагарцы, так и англичане, и синдцы вполне могли сделать выбор в пользу Кохендиля с братьями, как меньшего из зол.
Шах, по словам Виткевича, готов был выделить 150 тысяч рупий для Кандагара, Кабула и тех местностей, которые перейдут под их контроль. Такого рода содействие подразумевало, что афганские ханства не станут возражать против своей зависимости от Тегерана и Петербурга[391].
Кандагарцы ненавидели и боялись Камран-хана и Шуджу и опасались, что даже если они примкнут к британскому лагерю, то станут легкой добычей этих хищников. Тогда не видать им Герата как собственных ушей. Ян ловко использовал это обстоятельство, чтобы добиться расположения владетелей Кандагара, о чем не замедлил поставить в известность Симонича.
В письме Виткевичу, отправленном из Тегерана 24 февраля 1838 года, посланник написал так: «С большим удовольствием получил я донесение Ваше из Кандагара. Желаю сердечно, чтобы дальнейшее Ваше следование имело также счастливый конец, – и ожидаю, как Вы можете себе представить с большим нетерпением, новых от Вас известий»[392]. Это письмо Ян получил только 19 апреля, уже находясь в Кабуле. Об отлаженной почтовой связи в Афганистане в те времена не мечтали, корреспонденция доставлялась с оказиями и порой эти оказии долго не подворачивались. Понятно, что за несколько месяцев нового, 1838 года, произошло немало важных событий, и Виткевичу было чем поделиться с главой русской дипломатической миссии. Но об этом рассказ впереди, вернемся к хронологии событий.
Покинуть Кандагар Виткевичу оказалось непросто, хотя принимали его как дорогого гостя и уважаемого посла. Как писал Мэссон, братья-ханы попытались задержать русского офицера, возможно, на достаточно длительный срок, пока не завершатся кабульские переговоры с Бернсом и не будет внесена окончательная ясность в ситуацию. Другими словами, посмотреть, кто возьмет верх: русские с персами или англичане. При любом раскладе пребывание в Кандагаре Виткевича как фактического заложника можно было использовать с выгодой для себя.
Если верить Мэссону, то Ян вновь, как и в Бухаре, во время прощальной встречи с кушбеги, продемонстрировал свой взрывной характер. «Швырнул наземь свои бумаги и пригрозил местью со стороны русского императора»[393]. Но, наверное, не только это сыграло свою роль, кандагарцы, в конце концов, сообразили, что как раз для «прояснения ситуации» его визит в Кабул и переговоры с эмиром весьма желательны, если не необходимы.
В письме Перовскому от 25 ноября Виткевич упоминал о своем намерении покинуть Кандагар на следующий же день, но, судя по всему, указанные проблемы его задержали, потребовалось время, чтобы договориться с Кохендиль-ханом и его братьями. Картинный жест со швырянием бумаг, возможно, имел место и произвел должное впечатление, но мгновенного результата не дал. В итоге Ян оставил Кандагар только пятого декабря и направился в Кабул, где предстояло решить самую сложную часть поставленной перед ним задачи. Что можно было противопоставить Бернсу? В материальном плане (по количеству и ценности подарков) тягаться с ним было бессмысленно, оставалось надеяться на силу своего убеждения и счастливое стечение обстоятельств.