Таким образом, дальнейшие заботы о пересылке почтового отправления возлагались на Азиатский департамент. Подобная практика была характерна и для государства, возникшего на развалинах Российской империи, значительно позже описываемых событий. Советские люди, связываясь с родными или друзьями, работавшими в загранучреждениях, покупали самые обычные, дешевые конверты и в графе «адрес получателя» выводили «МИД СССР». Эти конверты попадали в вализы, которые дипкурьеры везли в соответствующие «точки» в соответствующих странах. Вот и Родофиникин передал письмо Даля такому же посыльному (термин «дипкурьер» тогда еще не изобрели).
Письмо Даля проделало долгий путь: Петербург – Москва – Тифлис – Тавриз – Тегеран – Кабул. Обратим внимание на последний отрезок. Афганистан был не такой «дикой» страной, как могли подумать в то время иные европейцы и русские, почта ведь доставлялась! Пусть не регулярно, с оказиями, но доставлялась. И как же был рад Виткевич, читая в крепости Бала Хиссар строки, написанные милым и сердечным другом!
Даль, конечно, не мог быть уверен, что его письмо, в конце концов, попадет в нужные руки, уж слишком большое расстояние разделяло их с Виткевичем, мало ли что могло произойти за время пути… И начинал свое послание такими словами: «…Не знаю, найдете ли Вы письмо мое, но на счастье посылаю»[444].
Из текста следовало, что письма Яна до Владимира Ивановича доходили, и он ценил внимание друга: «Спасибо Вам за непредание нас грешных забвению, что вспоминаете обо мне на Кавказе»[445].
Зная, что Виткевичу близко и дорого все, что происходило в Оренбургском крае (Ян как-то признавался другу: «…я жаждал известий из Оренбурга об наших делах в степи, хивинцах и житье-бытье тех, которые меня интересуют»[446]), Даль подробно описывал текущие события. Рассказывал о посещении края, включая Уральск, цесаревичем (будущим Александром II) вместе со своим воспитателем, поэтом В. А. Жуковским. Для местного люда это стало сенсацией и поводом, чтобы подать наследнику челобитные с разного рода жалобами и просьбами. Даль сообщал, что в Уральске несколько человек подали через наследника государю-императору некую просьбу, «переполненную страшным вздором», что «по тому делу» возникло «разбирательство» и т. п[447].
Поскольку Виткевича не могло не интересовать все, что происходило в Степи, Даль уведомлял, что там «все смирно» и многие племена просятся в российское подданство. Перечислялись в письме и прочие новости из провинциальной жизни, которые были небезразличны обоим друзьям.
Отправлял ли Виткевич ответные послания Далю с территории Афганистана, неизвестно. Если да, то они либо не сохранились, либо до сих пор «скрываются» на полках архивов. Но можно допустить, что Яну не подворачивались удобные оказии или же он был настолько поглощен переговорами с афганцами и связанными с ними непростыми проблемами и интригами, что было ему не до писем. Так или иначе, уже в апреле-мае 1838 года друзья Виткевича (не только Даль, но и Перовский) начали все сильнее о нем беспокоиться.
26 февраля Симонич переслал Перовскому рапорт Виткевича от 25 ноября и добавил от себя много добрых слов в адрес его адъютанта. Это сообщение дошло до адресата не ранее конца марта, а новая информация длительное время не поступала. Василий Алексеевич, переживавший за своего любимца, тревожил расспросами Родофиникина и Нессельроде. В письме министру от 3 мая 1838 года он указывал, что не имеет никаких сведений «об адъютанте моем поручике Виткевиче» и просил уведомить «о времени, к которому можно ожидать возвращения Виткевича»[448].
О волнении Перовского упоминал Зан в письме Ходкевичу[449].
Ответ Нессельроде не успокоил губернатора, ведь Карл Васильевич тоже не располагал какими-либо дополнительными данными. Написал, что Виткевич «благополучно совершает свое путешествие, последнее известие от него имеется из Кандагара, где он находился в конце ноября минувшего года», а что до времени его возвращения, «то сего как по образу его путешествия, так и по свойству возложенного на него поручения, даже приблизительно определить невозможно»[450].
В июле 1838 года дипломатическая канцелярия при Главноуправляющем в Тифлисе, то есть при бароне Розене, вернула Перовскому его письмо, адресованное Виткевичу[451]. История странная, особенно с учетом того, что письма Даля до Яна доходили. Хотя, возможно, не все…
Перовский поделился своим беспокойством с Дивовым. Тот пользовался большим влиянием в МИДе и вообще в коридорах власти и приказал повторно направить письмо губернатора «в миссию в Тегеране для доставки»[452]. Но и на этот раз оно не дошло.
Вернемся к письму Даля. Наверное, перечитывая его строки, Ян задумывался над тем, доведется ли ему снова увидеть Оренбург, Уральск, Орск и другие города ставшего ему почти родным края, отправиться в степные рейды. Но, скорее всего, теперь его больше будоражили мысли о большой политике, к которой он стал причастен и поэтому не хотелось думать о возвращении в провинцию. В Афганистане и Персии игра шла по-крупному, это были поистине Большая игра и Большой азарт. Оступиться, шею сломать в этой игре было гораздо легче, чем на Оренбургской линии, но Виткевич гнал такие мысли из головы. Ведь пока у него все получалось.
25 апреля эмир передал ему свое личное письмо «Его Величеству Всероссийскому императору», в котором (очевидно, чтобы избежать кривотолков и предупредить возможные ложные интерпретации своих дипломатических контактов, каковые могли последовать со стороны англичан) вкратце описал события, происходившие в Кабуле в конце 1837 и начале 1838 года. Сделал это, надо сказать, достаточно честно и объективно, не скрывая своего начального намерения принять план Бернса. Приведем это пространное послание:
«После засвидетельствования моего покорнейшего уважения и восхищения Его Августейшей Особе я довожу до великой мудрости Вашего Величества следующее: был я удостоен высокой чести получить высочайшее письмо при посредничестве капитана[453] Виткевича, в котором Ваше Величество соблаговолили выказать свою благосклонность и живой интерес к моей скромной особе.
Данное письмо, продиктованное исключительно благорасположением Вашего Величества, возродило самые лучшие надежды, а благая весть о Высочайшей заинтересованности в судьбе нашего народа в этот счастливый час разнеслась по всей афганской земле.
До того, как мы получили высочайшее письмо, в Кабул прибыл Александр Бернс в качестве посланника английского правительства в сопровождении нескольких должностных лиц. Цель его приезда заключалась в том, чтобы заложить основы союза между мной и Ранджит Сингхом, пенджабским магараджей. В общих чертах предполагалось, что река Инд проложит границу между землями сикхов и афганцев, а также что это поспособствует прекращению вооруженных нападений с той и с другой стороны, но лишь при условии, что мы откажемся от заключения всех международных союзов, кроме как с Англией. Принимая во внимание малое количество средств в нашем распоряжении, а также близость врага и его мощь, мы принуждены были бы принять эти предложения, которые, возможно, освободили бы страну, находящуюся на этом берегу реки Инд.
В это время в Кабул приехал капитан Виткевич.
Как только г-н Бернс довел до сведения индийского генерал-губернатора состояние дел, тот внес изменения в ранее заключенные соглашения и отправил мне письмо, в котором предлагал нам отказаться от союзничества с Персией и Россией, полностью перейти на сторону англичан и завязать дружественные отношения с Ранджит Сингхом, заявляя, что даст нам страну, которая и без того в настоящее время является нашим владением, не будет предъявлять другие требования и что мы должны выдворить русского посланника. В письме он также извещал, что если г-н Бернс вернется с нашим отказом от вышеизложенных предложений, то в таком случае афганцы должны готовиться к большим бедам.
Не желая бесчестить свое имя принятием таких оскорбительных условий, я отверг эти предложения, и вышеупомянутый посланник, считая неприемлемым оставаться долее в Кабуле, попросил об отъезде, на что я дал свое согласие.