Отказываясь благоговейно покоряться вероломности Державы (британской –
Дост Мухаммед-хан передал Виткевичу также письмо Мохаммад-шаху. Не менее куртуазное, чем послание русскому императору, оно давало ясно понять: властитель Кабула готов к союзу с Персией под эгидой России.
Из этого письма:
«…Имею честь напомнить Вашему Величеству, что ранее я Вам сообщал о своем положении и доносил до Вашего сведения, что на протяжении долгого времени Ваш покорный и верный слуга воюет с сикхами, обреченными на погибель, также я обращал Ваше высочайшее внимание на то, что ввиду недостатка своих сил мне представляется трудным отражать атаки противника и изгонять с нашей территории эту порочную нацию. Если бы я мог заручиться поддержкой Вашего Величества, ситуация улучшилась бы и мои храбрые подданные смогли бы отразить набеги неверных. Однако в случае (избави Бог от такого) задержки помощи Вашего Величества моя страна будет вынуждена обратиться к англичанам. Впрочем, я имел счастье получить в знак Вашей щедрости и великодушия высочайшее письмо, которое вдохнуло надежду, что Вы поспособствуете нам в этой похвальной операции.
Однако, с одной стороны, мысли о слабости моих собственных сил и близости жестокого врага, а с другой – страх, что расстояние между нами и Персией помешает вашим войскам вовремя подоспеть на помощь, продолжают беспокоить меня. Именно в период, когда эти сомнения одолевали меня, в Кабул прибыл почтенный
Александр Бернс с предложением заключить мирный союз между афганцами и сикхами, согласно которому вся территория по ту сторону Атека[455] будет уступлена нам и объединена в Афганское государство, а все сикхи будут выгнаны из этой области. Тем самым, повод для споров и вооруженных конфликтов исчезнет, и ни одна из подписавшихся сторон не сможет перейти на противоположный берег Атека, как только с письменного разрешения другой стороны. В случае же заключения такого договора я должен буду отказаться от любых сношений с другими державами.
Лишь крайняя нужда вынудила меня принять к рассмотрению такие условия, о чем вышеупомянутый английский посланник не преминул сообщить индийскому генерал-губернатору. В это время опора всех христиан, благородный и почтенный капитан Виткевич, посланник российского двора, прибыл в Кабул с посланиями, счастливыми предвестниками, от его Императорского Величества и от Великого Падишаха, чьи слава и величие равняются могуществу Соломона и Александра (да продлит Господь дни Вашего правления), а также с письмом от полномочного министра России. Данные благоприятные известия о единении между могущественными державами Персией и Россией заставили меня отказаться от предложения англичан. В результате чего я получил письмо от генерал-губернатора Индии, в котором говорилось: если я не откажусь от каких-либо отношений с Персией и Россией, не перейду под полное покровительство Англии и не заключу мирный договор с Ранджит Сингхом, я раскаюсь в содеянном, а афганцы будут обречены на страдания.
Считая такие условия унизительными, я отказался от заключения союза. Когда о моем решении стало повсеместно известно, английский посланник, чувствуя, что оставаться долее ему не имеет смысла, просил у меня разрешение на отъезд. Так как я счел невозможным подчиниться условиям, предлагаемым нацией, которая не держит слова и лебезит перед врагом, я принял решение, несмотря на слабость своих сил, продолжить борьбу с неверными, обратившись и прибегнув к помощи Вашего Величества. Я питаюсь надеждой, что Ваше Величество поспособствует мне в той степени, которую сочтет необходимой, чтобы поддержать мусульман и дружелюбную и преданную ему нацию…»[456].
25 мая Виткевич попрощался с Дост Мухаммед-ханом и покинул Кабул вместе с Мехрдиль-ханом. При отъезде ему воздали всевозможные почести как посланцу великой державы.
Он возвращался с солидным политическим багажом. Симонич подчеркивал, что Виткевич «дал понять эмиру, сколь полезным для него был бы пример его братьев (кандагарских – авт.), ориентировавшихся на Персию»[457]. Добавим, что не просто «дал понять», но добился нужного отклика. Правда, эмир изъявлял свою готовность следовать в фарватере России и Персии только при наличии соответствующих гарантий со стороны Петербурга[458], но такое требование было вполне разумным. Какие могли быть возражения? Никаких. Во всяком случае, так казалось Симоничу.
Растормошитель Афганистана
Миссия Виткевича получила широкую огласку. Для британской прессы это стало находкой, позволившей посудачить о том, как русские ущемляют интересы англичан в Центральной Азии. «…Бернс, который растратил во время этой миссии три лакха[459] рупий, ни с чем вернулся в Индию, – писал Браламберг. – Так как наш Виткевич находился в Кабуле одновременно с Бернсом, английские газеты в Бомбее и Калькутте распространили слух, что переговоры Бернса с Дост Мухаммедом потерпели провал якобы из-за русских интриг, в то время как Виткевич, имея всего несколько сот дукатов на проезд, привез только ответ на письмо Дост Мухаммеда графу Нессельроде и никакой политической миссии России не выполнял»[460].
Сведения Ивана Федоровича не отличались точностью и достоверностью, он не был посвящен во все детали миссии Виткевича. Но ухватил главное: русский поручик, располагая гораздо более скромными возможностями, чем английский лейтенант, обошел его, добился поразительного успеха, чем вызвал волну ненависти и очернительства со стороны британских газет. Да и не только газет…
Успех Виткевича привел в бешенство британские власти. Он оказался чересчур «резвой лошадкой» и внушал англичанам тревогу своей оперативностью и способностью договариваться с восточными правителями. Жаль, что Роулинсон чересчур поздно обнаружил его присутствие….
Макнил озадаченно и возмущенно написал в Лондон о том, что вследствие успеха Виткевича укрепились пророссийские настроения шаха: «Он видит, как никому не известный казачий капитан с берегов Волги или Эмбы прибывает в Кабул, без свиты, без помпы, видит, как этот капитан выпроваживает из Афганистана агента генерал-губернатора Индии, капитана Бернса, имеющего репутацию такую высокую и безупречную, какой никакой другой офицер, выполняющие подобные задания не имеет»[461].
С этого момента Макнил и другие британские политики и государственные деятели воспринимают Виткевича как одного из своих главных врагов (наряду с Симоничем), угрожающих жизненно важным интересам Британской империи. При этом возможности Виткевича преувеличиваются, ему приписывают даже то, что он вовсе не собирался делать и на что не имел полномочий. Еще из Кабула, 4 марта 1838 года, Бернс уверенно докладывал Макнотону о том, что русский агент располагает «письмами своего правительства» Ранджит Сингху и собирается нанести ему визит, чтобы потребовать ухода сикхов из Пешавара и пригрозить ему: если откажется, русские заставят его это сделать[462]. Источником подобной информации явился сам Виткевич, который, как мы помним, в беседах с Дост Мухаммед-ханом и афганскими сановниками преувеличивал свои возможности и полномочия. Имевшиеся у Бернса осведомители доносили об откровениях русского эмиссара, которые принимались за чистую монету. Наверное, если бы Ян знал, что его непринужденная болтовня, выдававшая желаемое за действительное, будет использована для дальнейшей демонизации его образа, придержал бы язык. Теперь же депеши Бернса порождали в британских верхах панические настроения в связи с предполагавшимся броском русских «на юг».
Но не будем строго судить Виткевича, проявившего вполне понятную человеческую слабость: после нервного напряжения нескольких месяцев, впору было расслабиться. В целом же он действовал как умелый профессионал.
Сегодня Яна назвали бы мастером челночной дипломатии. Оставив Кабул, он вновь прибыл в Кандагар, где ему устроили торжественную встречу, несравнимую с той, которой он удостоился в свое первое посещение этого города. Теперь его чествовали как победителя и целесообразность договора с персидским шахом у кандагарских братьев не вызывала сомнений.
7 июня Виткевич уже в лагере под Гератом, докладывает Симоничу о своих успехах, и тот шлифует текст персидско-кандагарского договора с учетом российских гарантий. К Виткевичу присоединился Мохаммед Омар-хан, сын Кохендиль-хана. «Последний привез с собой большую свиту, а также слона в подарок Мохаммад-шаху. Живописные костюмы афганцев и их воинственный вид нам очень понравились. Омар-хан со свитой нанес графу (Симоничу – авт.) визит, и у нас было достаточно времени, чтобы рассмотреть и зарисовать людей, костюмы и оружие»[463]. Сын Кохендиль-хана также пригнал в подарок шаху табун в 250 голов породистых лошадей[464].
Омар-хан становился фактическим заложником у Мохаммад-шаха, что в соответствии с традиционной восточной практикой должно было подтвердить серьезность намерений владетеля Кандагара и бесповоротность его решения.