Симонича предупредили о том, что афганец может отстать в пути или вообще «сойти с дистанции», и тогда тяжесть всей миссии ляжет на плечи Виткевича, который в Кабул и в Кандагар поедет в одиночку. «По расстроенному и слабому здоровью азиатца легко быть… что так и случится и что г. Виткевич прибудет к Вам один». В такой ситуации предписывалось «снабдить его письмами от Вашего лица к Кабульскому и Кандагарскому владетелям, прося их о благосклонном приеме сего офицера, и вере всему тому, что будет им сообщено», и при этом, конечно, объяснить Дост Мухаммед-хану, «почему Гуссейн Али не смог вместе с ним (с Виткевичем – авт.) следовать»[316].
Путь Виткевича и Гуссейна лежал через Москву в Тифлис, далее – в Тавриз (Тебриз, как сегодня называют этот город) и Тегеран. В персидской столице русскому эмиссару предстояло получить «вводные» от Симонича и уже после этого следовать в Афганистан, с Гуссейном Али или без него.
Одновременно с Виткевичем и афганцем путешествовал в Персию Браламберг, выехавший из Петербурга несколько ранее, 27 апреля. Ивана Федоровича назначили адъютантом Симонича, но возложенные на него функции в реальности были шире и разнообразнее. Предполагалось, что он будет выполнять функции военного агента при миссии, а также военного советника при командовании персидской армии в ходе осады Герата.
На Восток с пустыми руками не отправляются, подношения тамошним владетелям не должны быть второразрядными и дешевыми. Подбирая подарки, сотрудники Азиатского департамента не поленились изучить опыт в этом деле англичан. Те одаривали своих восточных партнеров ружьями, пистолетами, карманными часами, телескопами, калейдоскопами, хрустальными подсвечниками и прочими предметами европейского производства. Были подарки и повнушительнее. Например, Ран-джит Сингх однажды получил карету с лошадьми.
Конечно, Лев Лахора – особенный случай. Могущественный правитель и верный британский союзник, с которым у Лондона наладилось устойчивое сотрудничество. То, что его удостоили приоритетного внимания, объяснимо, да и доставить карету с лошадьми в Пенджаб с территории индийского королевства было проще, чем из далекой России в афганские города. Для русских это не могло быть примером еще и потому, что ни кабульский, ни кандагарский владетели не являлись для нее такими же надежными партнерами, как Сингх для англичан. Виткевич лишь начинал зондаж возможностей для взаимодействия. Поэтому решили ограничиться вещами не столь обязывающими, но достаточно дорогими.
Стоимость подарков, которые повез Ян, составила 20 537 рублей и 24 копейки[317]. В «Описи назначенных подарков двум Азиатским Владыкам» значились: 20 штук соболей камчатских, пять отрезов парчовых тканей размером от 19 аршин с четвертью до 47 аршин с четвертью (с «золотом и серебром», «золотом, серебром и цветами», «по красной земле с золотыми цветами» и т. д.), прочие материи, глазеты, штофы, зеркала, портфели сафьяновые с прибором и чернильницей, зрительные трубы, ножницы и многое, многое другое[318].
По каким-то причинам в число подарков не вошли некоторые первоначально предлагавшиеся предметы – такие, как «сабля в золотой оправе, украшенная каменьями», «шкатулка с туалетным прибором и с музыкой» и «соболья шуба, покрытая малиновым бархатом с золотою по краям вышивкою»[319]. Но и без указанных ингредиентов подарочный пул производил внушительное впечатление. МИД не поскупился, весомое подтверждение тому, что к афганской миссии отнеслись со всей серьезностью.
Часть подарков перевозил Браламберг. Родофиникин информировал Симонича, что с его адъютантом также отправлены «вещи… долженствующие поступить в распоряжение г-на Виткевича, в случае дальнейшей его посылки, для раздачи». Уточнялось: Виткевич вез «9 ящиков с вещами для Азиатских владельцев и три с вещами для Виткевича» (очевидно, предметы личного пользования), а Браламберг – «9 тюков с сукнами и 2 ящика с чаем»[320].
В фондах АВПРИ, в бумагах Азиатского департамента, сохранился черновик распоряжения «О деньгах на содержание Виткевича», подтверждавшего уже сказанное в процитированной выше инструкции. «Высочайше утвержденным 24 апреля 1837 года докладом г. вице-канцлера (то есть Нессельроде –
Кроме того, путешественникам вручили прогонные до Тифлиса: 815 рублей и 51 копейку. 326 рублей 22 копейки Иван Викторович оставил себе «на двух лошадей», а 489 рублей 29 копеек передал Гуссейну Али. Чем была вызвана такая разница? Возможно, дополнительными дорожными расходами. Виткевич отличался неприхотливостью, а уважаемому гостю нужно было создавать максимально комфортные условия. Русский передвигался верхом, а афганец предпочитал коляску. Оно и понятно, здоровье Гуссейна пошаливало…
Обо всех расходах Виткевич, отличавшийся аккуратностью и скрупулезностью, регулярно отчитывался, не забывая при необходимости брать расписки с афганского посланника.
В Москву они прибыли 19 мая, там им пришлось задержаться. Как и предвидели организаторы миссии, афганец разболелся и серьезно. Из рапорта Виткевича в Азиатский департамент от 22 мая: «Отправившись из С.-Петербурга в сопровождении афганца Гуссейна Али прибыл в Москву 19-го сего мая. Во время переезда болезнь Гуссейна усилилась до такой степени, что он дальше следовать не в состоянии; по сему сообразно с инструкцией я представил Его Сиятельству господину Московскому генерал-губернатору открытый лист, коим я был снабжен на случай болезни указанного афганца… Вследствие чего и сделаны Его Сиятельством надлежащие распоряжения, а мне выдано свидетельство за № 260 с приложением печати господина генерал-губернатора, в исправном доставлении Гуссейна Али, о чем Азиатский департамент почтеннейше уведомить честь имею, i-го Оренбургского Казачьего полка поручик Виткевич»[322].
Неизвестно, какой недуг на этот раз настиг страдальца, но явно это была история не на день и не на два, в общем, требовались лечение и отдых. В Управлении генерал-губернатора Дмитрия Владимировича Голицына проявили заботу о занедужившем иностранном дипломате (да и как не проявить – миссия важная, секретная, с поручением от государя) и заверили Виткевича, что афганец ни в чем не будет нуждаться. В упомянутом свидетельстве № 260 указывалось: «Дано адъютанту г. генерал-адъютанта Перовского поручику Виткевичу в том, что отправленный с ним из С. Петербурга в Тифлис азиатский сановник Гуссейн Али по приключившейся ему болезни в Москве приедет от г. Виткевича отдельно, и согласно открытому листу, данному от вице-канцлера графа Нессельроде будет оказано ему, Гуссейну Али, всякое вспоможение, как-то: помещен он будет на приличную квартиру с употреблением нужных издержек на его лечение и вообще на содержание. По выздоровлении же Гуссейна Али будет учинено распоряжение об отправлении его к месту назначения»[323]. Датировано 21 мая 1837 года.
Поначалу оба, Виткевич и Гуссейн, устроились в гостинице Konna (располагалась на углу Тверской площади, там однажды, в 1830 году, пару дней проживал Пушкин), но болезнь побудила афганца перебраться в дом князя Телемаха Александровича Ханджери, где ему обеспечили хороший уход. Хозяин – один из сыновей валашского господаря Константина, дипломат и действительный статский советник. В 1828 году (возможно, и позднее), служил драгоманом в российском посольстве в Константинополе, свободно владел турецким и персидским языками и без труда мог общаться с гостем из Афганистана.
Судя по отчетам Виткевича, доктор навестил больного афганца 69 раз, и каждое посещение стоило пять рублей. Вдобавок 146 рублей ушло на лекарства. Выздоравливал Гуссейн медленно, так что Ян не стал его дожидаться, поехал вперед, рассчитывая, что позднее афганец к нему присоединится. Дело государево не терпело отлагательств.
Виткевич позаботился о том, чтобы избежать любых случайностей и казусов, которые могли подстерегать иностранца, путешествующего по российским просторам. Приобрел для Гуссейна коляску (540 рублей) и договорился, что его будет сопровождать жандарм. «На прогон и кормовые деньги» этому жандарму ушло еще 620 рублей[324]. В общем, задуманное политико-дипломатическое предприятие недешево обходилось правительству.
Как показало дальнейшее, решение оставить Гуссейна Али в Москве было верным, ведь он мог стать серьезной обузой. Ян вообще допускал, что афганец не сумеет продолжить свой путь, и писал Далю: «Гуссейна я оставил в Москве, и кажется, что он оттуда не выедет, впрочем, судьбы Аллаха неисповедимы, может быть, он и оживёт»[325].
Сам Гуссейн сомневался в своих силах и не исключал, что не справится с недугом. На этот случай он сделал завещательное распоряжение, которое передал Виткевичу. Тот, обо всем исправно докладывавший в Азиатский департамент, отрапортовал и на этот раз: «…К тому же дал мне Гуссейн Али род духовной на персидском языке, в коей он означает, что при нем находятся наличными деньгами восемьсот червонцев и просит меня, чтобы в случае его смерти деньги его были отосланы в Кабул на имя его брата Раджаба Али, живущего в Бала-Гисаре[326]. Документ сей засвидетельствован подписью, состоящего при господине Московском г-г[327] статским советником князем Ханджери, который по знанию персидского языка назначен для попечения об Гуссейне Али…»[328].
Рапорт был составлен 25 мая и в этот же день или на следующий Виткевич покинул Белокаменную.
7 июня он благополучно добрался до Тифлиса, где предполагалась его встреча с бароном Розеном. Она могла стать весьма любопытной, но малоприятной, учитывая, что в 1823 году барон председательствовал в военно-полевом суде, выносившем приговоры Виткевичу и его товарищам. Однако так случилось, что Розен находился в отъезде. Возможно, Ян мог его подождать, но не стал этого делать – по всей видимости, не жаждал общения с Главноуправляющим. В беседе пришлось бы соблюдать политес, проявлять сдержанность – глядите: я уже совсем другой, переродившийся, истинный патриот, искупивший грехи молодости. Вряд ли Виткевич забыл и простил случившееся 14 лет назад, а показывать этого было никак нельзя.