Ничего не скажешь, Хопкирк пишет броско, эффектно. Но с беллетристом, использующим художественные средства для того, чтобы держать читателя в напряжении, заставить переживать за отважных англичан, чья судьба, дескать, висела на волоске, опять-таки можно поспорить. «Эффектный прыжок» через горы, пустыни и враждебные племена – это нечто мифическое, хотя, конечно, такие «страшилки» украшают повествование Хопкирка, как некогда украшали страницы британских газет, трубивших о якобы планировавшемся нападении «русского медведя» на Индию. И не стоит преувеличивать значение встречи с Роулинсоном – и без нее Виткевича вскоре должны были «расшифровать». В окружении шаха у англичан имелись свои информаторы, причем, как полагал Ян, на самом высоком уровне. В частности, он подозревал Хаджи Агасси, с которым познакомился в Нишапуре: возможно, на аудиенции у шаха, а возможно, у них имела место и отдельная беседа.

Кстати, аудиенция прошла на «ура» – русский офицер произвел благоприятнейшее впечатление на восточного монарха своими манерами, обходительностью, военной выправкой и уверенностью в себе. Не последнюю роль сыграла привлекательная внешность Виткевича.

Восток, как известно, славится своими ценителями женской и мужской красоты, и в шахском лагере не только один правитель выделил в этом плане русского посланца. Позднее Браламберг вспоминал, как его расспрашивал один из персидских сановников, общий знакомый его и Яна: «состоит ли еще при миссии молодой и красивый чиновник, которого он видел в Герате»[363].

В письме Далю Виткевич отчитался об аудиенции: «Вчера ещё (28 сентября – авт.), сей час по приезде, я представился шаху. Он словоохотлив, любит блеснуть своими географическими познаниями, а наружностью похож на Кусяб Султана. Он был в восторге от моего казацкого мундира и говорил, что велит одеть по этому образцу одну сотню своей кавалерии»[364].

Кусяб-Султан – один из киргиз-кайсацких старшин, которого Даль вывел в повести «Бикей и Мауляна». Вполне милый и любезный, этот персонаж доверительно вел беседу, а за столом, всякий раз протягивая руку к разложенным перед ним закускам, спрашивал: «халяль» или «харам» (позволительно или непозволительно по закону мусульманскому)[365]?

Разумеется, во время встречи с шахом не только о еде шла речь. Из воспоминаний Симонича следует, что Мохаммад «одобрил миссию русского офицера и содержание данных ему предписаний»[366]. А из донесения Виткевича посланнику от 9 октября известно, что он получил от шаха фирман, позволявший ему беспрепятственно следовать по персидской территории и полагаться на содействие глав городов и селений, лежавших на его пути. Кроме того, шах вручил русскому офицеру свои послания Кохендиль-хану и Дост Мухаммед-хану.

Что до Хаджи Агасси, то этот государственный деятель произвел на гостя не лучшее впечатление. Причина заключалась не только в подозрениях, что первый министр двуличен и передает чувствительную информацию англичанам. От Виткевича не могли укрыться некоторые качества высокопоставленного сановника, которые подметил и Браламберг. Иван Федорович писал, что визирь пользовался «во всей Персии дурной славой из-за сумбурности мышления и вздорности характера», отличался сумасбродством и невежеством[367]. Мнение Браламберга разделял Симонич, констатировавший, что как государственный деятель Хаджи Агасси «не имел ни малейшего понятия ни об управлении, ни о политике»[368].

Разумеется, не в одном Хаджи Агассии было дело. Виткевич с тревогой докладывал посланнику, что опасности грозят ему «еще более по близости Герата, где англичане имеют своего человека, которому, вероятно, дали знать о моей поездке, которая по нескромности, а может быть и по недоброжелательству l-го визиря сделалась известной во всем лагере шаха»[369].

Насчет «английского человека» Виткевич не ошибался. Стоит уточнить, что своих осведомителей и агентов влияния у британцев там имелось немало, и между ними и Макнилом поддерживались регулярные контакты. Одного из этих агентов, как выяснил Виткевич, звали Гулям Мухаммед Али-Бек. «От имени английского посланника» он утверждал «Камрана в неповиновении Шаху», и уверял, «что англичане своим влиянием не допустят до покорения Герата»[370].

Как видим, смелость и отвага сочетались у Виткевича с разведывательным талантом, умением общаться с людьми и получать от них нужные сведения. Об «английском человеке» ему рассказал в Турбете (город в Хорасане) прибывший из Герата один из приближенных наместника шаха Искандер-хана[371].

Конечно, в готовившемся к осаде города у британцев, помимо «засланных казачков», имелись и более весомые представители. Достаточно упомянуть, что обороной Герата руководил лейтенант Ост-Индской компании Элдред Поттинджер.

Когда Виткевич находился в Нишапуре, до начала штурма оставалось еще около месяца. Шахской армии предстояло преодолеть расстояние до Мешхеда (120 верст), а затем до главной цели, до Герата – еще около 360 верст. За это время многое могло измениться, однако увиденное Виткевичем на тот момент не обнадеживало. Он с сожалением убеждался в достоверности имевшейся у него информации не только о «медлительности и нерешительности персиян», но и о недостаточной военной подготовке, моральном состоянии шахского воинства. Это отмечалось в письме Далю от 29 сентября:

«24 июля шах отправился с войском против Трухменцев, по направлению к Мешеду[372], ни наш, ни английский посланники не сопровождают его, и послали только младших чиновников. Войска вообще недовольны, есть полки, которые за два года не получили жалования, некоторые из них, не доходя ещё до Тегерана, узнав, что идут против Трухменцев, разбежались. Другие сделали то же на первой станции за Тегераном, и на обратном пути в домах производят опустошения и разбой. Все предсказывают очень дурные последствия сему предприятию»[373].

Виткевич обнаружил, что солдаты и офицеры шаха мародерствовали, насильничали, приводя в ужас местных жителей, а в профессиональном отношении не являлись сколько-нибудь грозной силой. «По всей вероятности очень легко может случиться, – докладывал он Симоничу, – что экспедиция шаха, невзирая на многочисленное войско, может окончиться весьма плачевно. О последствиях неудачи трудно делать заключения, во всяком случае, они будут весьма невыгодны для нашего правительства. Мнение мое по сему предмету, хотя может и не основательное, считаю обязанностью довести до сведения Вашего Сиятельства»[374].

Виткевич не был субъективен, его мнение разделяли современники, а в будущем – ученые-историки. Как писал Н. А. Халфин, персидская армия «была подготовлена из рук вон плохо. Ее техническое превосходство над противником использовалось крайне слабо. Не очень опытные военачальники были склонны к авантюрам и т. д.»[375]. Это стало очевидным уже в ходе операции по захвату небольшого форта Гуриан (после пребывания Виткевича в Нишапуре), открывавшего путь к Герату. Прежде этот форт, по оценкам англичан, считался неприступным и, как уверял Мэссон, персам удалось его занять лишь благодаря своему численному превосходству и предательству[376]. Правда, другие источники, тоже британские, говорили о том, что Гуриан пал в результате кровопролитного сражения и армии шаха понадобилось десять дней, чтобы сломить сопротивление защитников крепости[377].

Потом все пошло куда сложнее.

Даль записал рассказы соотечественников, ставших свидетелями осады Герата. Процитируем: «Войско пришло с шахом 30.000 и более 60-ти пушек. Корпусными начальниками были поставленные шахом пять либо шесть ханов, которые надеялись только всяк сам на себя, других знать не хотели, и всякий делал по себе, что хотел. От этого больше и выходила вся бестолочь. Дай им в команду хоть какую угодно армию, так изведут ее в один поход ни на что, а дела не сделают ни на грош. Ханы эти, коль довелось из воды друг друга вытащить, так один одному бы руки не подал, бей неприятель одного, другие пять, скорее до греха, отступятся с своими корпусами: чур меня, а уж помощи не даст ни один»[378].

Остро переживал из-за военной безграмотности персов и их нежелания прислушиваться к своему квалифицированному мнению Браламберг, возглавивший группу русских военных советников при войске шаха. «Осада этого города (Герата – авт.), в котором находилось лишь около з тыс. афганцев без артиллерии и перед крепостными стенами которого около 10 месяцев стояла и не смогла его взять 30-тысячная армия персов с 6о пушками, потому что они часто игнорировали основное правило искусства осады и еще чаще действовали вопреки здравому смыслу… Сам поход и последующая осада были не чем иным, как едкой сатирой на военное искусство и смешной пародией на правила, которые лежат в основе осады»[379].

Когда Виткевич находился в Нишапуре, многое можно было предугадать, но он отгонял от себя мысли о возможном поражении персов. У него имелось конкретное задание, которое следовало выполнить быстро, четко, с нужным результатом.