Виткевич выехал из Тегерана п сентября. На тот случай, если его обнаружат англичане, было решено придерживаться такой версии: дипломат едет к шаху для вручения ценных подарков. Мы еще увидим, что англичане оказались не настолько легковерными, чтобы «купиться» на подобное объяснение.
16 сентября Симонич отправил в Петербург депешу, извещавшую об отъезде Виткевича из Тегерана. Его сопровождали перс Гулям Абдул Вехаб и афганец Худодат (очевидно, выполняли функции проводников) и несколько казаков из охраны посольства. Для транспортировки подарков было куплено пять лошадей стоимостью 40 червонцев. Три везли гостинцы для кандагарских братьев, две – для эмира[349].
Количество подарков было невелико, многое из того, что доставили из Петербурга, осталось в Тегеране в ожидании более удобной оказии. Симонич не хотел обременять Виткевича, ведь чрезмерная поклажа могла замедлить его передвижение. Поэтому Иван Осипович объяснял Дост Мухаммед-хану, что Виткевич путешествует налегке, и оставшуюся часть подарков эмиру привезут позднее. В подтверждение этого Ян имел с собой их список для передачи кабульскому правителю.
Симонич наставлял Виткевича: в лагере персов не мешкать, после аудиенции у шаха и встречи с первым министром тотчас отправляться в Афганистан. Препятствием этому могла послужить восточная медлительность, о которой посланник был отлично осведомлен, а потому не счел лишним предупредить молодого офицера: «Ожидаю с нетерпением известия о приезде Вашем в лагерь и о свидании Вашем с l-м Министром. Не могу достаточно повторить Вам необходимость, для успешного исполнения данного Вам поручения, поспешить выездом из лагеря. Я знаю, что Вы сами в том убеждены, но как мне известны медленность и нерешительность персиян, то я Вас убедительно прошу, приложить Ваши старания к склонению l-го Министра к скорейшему отправлению Вашему»[350].
«Медлительность и нерешительность персиян» тревожили Симонича и как фактор, который мог губительно сказаться на исходе операции по захвату Герата. Будучи человеком трезвомыслящим и в военном деле опытным, он допускал, что поход шаха завершится ничем. С учетом этого Виткевичу следовало обо всем договориться с сардарами до того, как завершится осада Герата. Поражение персов заставило бы афганцев усомниться в целесообразности взаимодействия с Тегераном, а значит и с Петербургом. Ведь ставят только на победителя…
На территории Персии в еще большей степени, чем в России, следовало проявлять осторожность. Виткевич был человеком не робкого десятка, что не раз доказывал в киргизских и казахских степях и во время своего посещения Бухары. Лихие туркмены сами по себе его не так уж пугали, в Средней Азии он привык держать ухо востро, и главной опасностью для себя считал не диких кочевников, а вполне цивилизованных британцев. Однако не всё можно было предусмотреть, не все случайности избежать. На то они, в конце концов, и случайности.
На подъезде к Нишапуру (Нишабуру), одному из крупных городов провинции Хорасан, рядом с которым разбила лагерь армия шаха, маленький отряд столкнулся с Генри Роулинсоном. В то время он был лейтенантом, приданным в качестве помощника Макнилу, который направил его в лагерь шаха. В биографии Роулинсона приводится его письмо, написанное спустя месяц, уже в Тегеране (адресат не указывался), в котором рассказывалось о встрече с Виткевичем. Подобно другим англичанам лейтенант коверкал трудную польскую фамилию, воспроизводя ее как «Викович».
Ночью Роулинсон и сопровождавшие его слуги заплутали. Местность была пустынная, изрытая заброшенными копями, где добывали бирюзу. Пытаясь выйти на нужную дорогу, англичане натолкнулись на Виткевича и его спутников. Лейтенант изумился, обнаружив в этой глуши людей в казацких мундирах, а один из его слуг узнал среди всадников служащего русской миссии в Тегеране.
Русские приблизились, но, выяснив, что перед ними англичане, поспешили удалиться. Роулинсона, по его собственным словам, «распирало любопытство» и он приказал ехать следом. «С учетом того, что все происходило в преддверии осады Герата, сам факт появления русского джентльмена, путешествующего по Хорасану, вызывал подозрение. Как бы то ни было, в данном случае представлялось очевидным его стремление остаться неузнанным. В нашей миссии в Тегеране ничего не было известно об этом путешественнике, только передавали глупейшие слухи о каком-то московском принце, посланном из Петербурга с вестью о том, что 10 тысяч русских якобы высадятся в Астрабаде[351], чтобы помочь шаху завладеть Гератом…»[352].
Заметим, что иногда англичане уверяли, будто слухи об «астрабадском десанте» распространял сам Виткевич[353], хотя статус «московского принца» ему не грозил. Но можно допустить, что в каких-то ситуациях он таким манером стремился ввести в заблуждение противника относительно истинных целей своей миссии.
Так или иначе, Роулинсон заподозрил неладное. Светало и когда отряд Виткевича расположился на завтрак рядом с «небольшой, чистой и сверкающей рекой», британский лейтенант рискнул вновь приблизиться к русским и завязать разговор. Вот как он описал Виткевича: «Молодой человек, худощавый, очень стройный, с хорошим цветом лица, ярким взором и живым взглядом». При виде англичанина Ян встал, вежливо поклонился, но ничего не сказал. «Я обратился к нему на французском, это обычный язык для общения европейцев на Востоке, однако он лишь покачал головой. Затем я заговорил по-английски, и он ответил по-русски. Когда я попробовал персидский, он, казалось, не понимал ни слова. В конце концов, поколебавшись, он заговорил на туркменском или тюркско-узбекском. Я знал этот язык в такой степени, чтобы можно было поддержать обычную беседу, но в недостаточной, чтобы что-либо выпытать. Это было явно то, на что рассчитывал этот человек. Обнаружив, что я не силен в разговорном джагатайском[354], он залопотал на нем так бойко, как только мог. Из его слов мне удалось лишь уловить, что он, мол, просто русский офицер, который везет подарки Мохаммад-шаху.
Ничего более не сообщил, и, выкурив с ним по трубке, я вскочил на лошадь и вскоре прибыл в шахский лагерь»[355].
Несколькими часами раньше или позже там оказался и Виткевич, проделавший путь из Тегерана в 900 верст[356], то есть почти в тысячу километров.
Вскоре тайное стало явным, причем выдал Яна, вероятно, сам того не желая, восточный владыка. Во время приема у шаха Роулинсон поинтересовался – кто этот русский, которые должен доставить подарки правителю Персии? Шах удивился: «Подарки мне? Ничего подобного. Он послан русским императором к Дост Мухаммед-хану, а меня лишь попросили содействовать его путешествию»[357].
Вот так англичане впервые узнали о прямых контактах между Петербургом и Кабулом. В шахском лагере Роулинсона представили Виткевичу, и поскольку смысла запираться больше не было, поручик свободно заговорил с лейтенантом по-французски. Когда Роулинсон напомнил о том, как Виткевич повел себя во время их первой встречи, тот улыбнулся: «В пустыне не следует откровенничать с незнакомцами»[358].
Вернувшись в Тегеран 1 ноября, лейтенант немедленно доложил Макнилу о появлении русского агента, и с этого момента англичане старались не упускать его из виду. Свидетельство Браламберга: «Его (Виткевича – авт.) отъезд в Кабул и наше прибытие в Персию вообще сильно обеспокоили английскую миссию, которая находилась тогда в Тегеране»[359].
«Эта случайная встреча в сердце страны на поле Большой игры стала первой такой встречей между игроками с обеих сторон, – пишет П. Хопкирк. – В большинстве случаев конфликты развивались скрыто, противники встречались редко, если встречались вообще. Однако эта конкретная встреча имела непредвиденные и далеко идущие последствия, ведь она помогла предотвратить одну из самых ужасных катастроф, когда либо случавшихся с британской армией»[360].
Что имел в виду Хопкирк? То, что англичане, проведав, благодаря Роулинсону, о кознях русских, сорвали их планы и предотвратили формирование тройственной коалиции? Но никакой «ужасной катастрофой» британской армии это не угрожало, миссия Виткевича могла лишь предотвратить готовившееся вторжение этой армии в Афганистан. В военном отношении проектируемая коалиция не могла представить какой-либо опасности для англичан, а катастрофа (поражение в Первой англо-афганской войне) с ними все равно произошла, чему они обязаны исключительно афганцам, которые всегда одерживали верх над завоевателями.
Макнил, получив донесение о появлении Виткевича не только от Роулинсона, но также от Стоддарта, тут же проинформировал об этом начальство в Лодхиане, Калькутте и Лондоне.
«Когда предупреждение Макнейла[361] о том, что русские начали действовать, попало в Лондон и Калькутту, оно ужасно всех перепугало. Дело было не только в том, что антирусские настроения там и так уже достигли высшего накала, но и в том, что выяснилось: за походом шаха на Герат стоит Симонич. Если Герат попадет в руки персов, русские получат важный и опасный плацдарм в Западном Афганистане. Но случайное открытие Роулинсона показало, что интересы Санкт-Петербурга в Афганистане не ограничиваются только Гератом, каким бы угрожающим ни было это само по себе. Неожиданно в опасности оказался и Кабул. Если контакты Виткевича с Дост Мухаммедом пройдут успешно, русские смогут одним эффектным прыжком одолеть барьер из пустынь, гор и враждебных племен, лежащий между ними и Британской Индией»[362].