Спекуляции в то время о том, почему советские лидеры сделали это предложение, были лишены важного факта, что конфиденциальный обмен мнениями на эту тему шел с марта в сообщениях между Рейганом и Черненко и в течение нескольких недель между Шульцем и Добыниным. Рейган уполномочил Шульца (через Макфарлейна) принять участие в этих обсуждениях, но без уведомления министра обороны Уайнбергера. Советы, очевидно, пришли к выводу, что чем вести переговоры с партнером, чья позиция может быть подорвана в любой момент, лучше заставить Соединенные Штаты показать свою руку. Некоторые в Москве, несомненно, ожидали отказа, но некоторые, возможно, надеялись на согласие. Однако они явно не ожидали того ответа, который получили.
Переговоры продолжались еще около месяца, но хотя Соединенные Штаты несколько отступили от своих попыток использовать советскую инициативу, чтобы заставить их вернуться к СНВ и МНВ, они продолжали подчеркивать взаимосвязь между ограничениями оборонительных и наступательных вооружений. Более того, по двум другим пунктам разрыв оставался таким же большим, как и прежде: является ли целью предотвращение всех вооружений в космосе или только ограничение одного класса космического оружия? И следует ли ввести мораторий на противоспутниковые испытания? Опять же, в итоге, казалось, что это только подтвердит различия между двумя сторонами по этому вопросу, прервет переговоры и приведет к обвинениям каждой стороны в том, что она действительно хочет переговоров, а другая - нет. Тем не менее, дискуссии на эту тему свидетельствовали о реальной заинтересованности обеих сторон.
В целом, Конгресс продолжал сдержанно относиться к программам Рейгана. Ракету MX продолжали держать на коротком поводке, санкционируя и финансируя минимальное производство и развертывание, а сомнения по поводу стратегической оборонной инициативы Star vVars и противоспутниковых программ в отсутствие усилий по контролю над вооружениями росли. Национальный фонд в поддержку демократии, созданный в 1983 году как канал для ведения борьбы идей, вызвал дополнительные сомнения такими действиями, как предоставление средств польским политическим диссидентам и поддержка одного из кандидатов на выборах в Панаме. В августе новый запрос на финансирование фонда в размере 31,3 миллиона долларов был сокращен до 18,5 миллиона долларов, а запланированное распределение средств среди Республиканской и Демократической партий было запрещено.
Случайный инцидент, произошедший в августе, непринужденный подход и чувство юмора президента Рейгана вызвали новые опасения по поводу его глубинных взглядов. Проверяя микрофон перед радиопередачей 11 августа, он в шутку сказал: "Мои сограждане американцы, я рад сообщить вам, что я подписал закон о том, чтобы навсегда поставить Россию вне закона. Мы начнем бомбардировки через пять минут". Легкомыслие Рейгана в столь серьезном вопросе вызвало широкую критику, особенно в Западной Европе. В. Советский Союз возразил против "инвектив президента, беспрецедентно враждебных по отношению к СССР и опасных для дела мира", заявив: "Такое поведение несовместимо с высокой ответственностью, которую несут лидеры государств, особенно ядерных держав, за судьбы своих народов и всего человечества". Они также воспользовались случаем, чтобы попенять Соединенным Штатам за "доктрины ограниченных и затяжных ядерных войн" и "военно-политические планы по обеспечению мирового господства США". Но хотя Советы стремились использовать этот инцидент в пропагандистских целях, он также вызвал у них реальные опасения по поводу основного отношения и политики Рейгана. Вероятно, они действительно верили, когда говорили, что это "проявление того же образа мыслей, который уже был официально сформулирован в призывах к "cru sade". Инцидент вскоре сошел на нет, но он оставил еще один осадок на накопившемся в умах многих остатке сомнений в искренности Рейгана в его неоднократных призывах к "диалогу" и заявлениях о заинтересованности в улучшении отношений в год выборов.
По случаю сороковой годовщины Варшавского восстания против немецкой оккупации президент Рейган заявил, что Соединенные Штаты не будут пассивно мириться с "постоянным порабощением народов Восточной Европы". Он также отверг "любую интерпретацию Ялтинского соглашения [1945 года], которая предполагает согласие Америки на раздел Европы на сферы влияния". Наконец, он бросил вызов коммунистическому правлению в Восточной Европе и сказал, что "то, что произошло в Польше, является одним из признаков того, что ситуация меняется".
Несмотря на эти продолжающиеся заявления, несущие в себе политическую уверенность и пропаганду против Советского Союза, Рейган также продолжал свой новый подход к поиску диалога. 13 августа Шульц сообщил Рейгану, что Громыко приедет в Нью-Йорк на открытие Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре, и были неофициальные намеки на то, что он приедет в Нью-Йорк на открытие Генеральной Ассамблеи ООН.
Шульц осторожно заметил, что он не рекомендует такой шаг, а просто обращает внимание Рейгана на эту возможность, и что это позволит возобновить контакты, которые не поддерживались со времен Афганистана. Рейган немедленно отреагировал и сказал, что хотел бы провести такую встречу. Это решение было поддержано внутренней командой Белого дома в составе Бейкера и Дивера (и Нэнси Рейган).
Президент выбрал свое выступление на Генеральной Ассамблее ООН 24 сентября в качестве повода для кульминационного заявления своей новой политической линии. В речи, выдержанной в государственном тоне и наполненной примирением, не было ни одной прямой критики Советского Союза. Человек, который называл советских лидеров "средоточием зла в современном мире", теперь обратился к ним с призывом к тем же лидерам в скупых выражениях: "Во имя мира во всем мире... давайте подходить друг к другу с десятикратным доверием и тысячекратной привязанностью".
Самым важным фрагментом речи, хотя и не самым отмеченным в комментариях, было заявление Рейгана о том, что "Америка восстановила свою мощь.... Мы готовы к конструктивным переговорам с Советским Союзом". Это было самое категоричное заявление, сделанное им или другими высокопоставленными членами его администрации о том, что восстановление американской мощи, которое он считал необходимой основой для реальных переговоров, теперь завершено, и что поэтому можно смотреть в будущее и идти вперед на переговоры.
В ходе дискуссий в администрации с июня был достигнут консенсус (по крайней мере, среди президента Рейгана, секретаря Шульца и советника по национальной безопасности Макфарлейна), что Соединенные Штаты действительно восстановили свою мощь в достаточной степени, чтобы уверенно вступить в переговоры. Шульц и Макфарлейн фактически придерживались этой позиции с середины 1983 года. В течение всего этого времени Уайнбергер опасался влияния любого публичного признания силы США на поддержку Конгрессом продолжительного наращивания сил. Он также не симпатизирующих переговорам с Советским Союзом.
На самом деле, Соединенные Штаты не были настолько слабыми, как считали президент Рейган и другие члены его администрации в 1981 году, и не стали настолько сильнее к 1984 году. Тем не менее, если это было их восприятие или даже только их публично выраженное мнение, то оно давало обоснование для изменения позиции.
В своей речи Рейган привел Австрийский государственный договор 1955 года и Берлинское соглашение 1971 года в качестве примеров тех соглашений, которые он надеется увидеть в будущем. Хотя он подчеркнул важность контроля над вооружениями, Рейган, как ни странно, не привел в качестве примера ни одного из соглашений по контролю над вооружениями 1960-х или 1970-х годов. Вместо того чтобы повторять зашедшие в тупик переговоры по СНВ и МНВ 1981-83 годов, он предложил "расширить процесс контроля над вооружениями", создав "зонтик", под который можно было бы подвести различные переговоры и соглашения, "дорожную карту", которая направляла бы усилия в области контроля над вооружениями в течение следующих двадцати лет. Он также выразил готовность "обсудить широкий круг вопросов, волнующих обе стороны, таких как соотношение между оборонительными и наступательными силами и то, что называют милитаризацией космоса". Он также призвал к взаимной сдержанности. Это могло быть конструктивным шагом, хотя советские лидеры подозревали, что это означало лишь использование США своих программ в качестве рычага, чтобы попытаться навязать одностороннее советское сокращение стратегических наступательных сил.
Наиболее общее политическое предложение заключалось в институционализации регулярных встреч на уровне кабинета министров по широкой повестке дня проблем, стоящих перед странами, "включая проблему ненужных препятствий для взаимопонимания". Президент также предложил "периодические консультации на политическом уровне по региональным проблемам".
Речь, безусловно, была примирительной, но не мягкой. Она была принята президентом практически в том виде, в котором была подготовлена в Госдепартаменте. Главный вопрос в Вашингтоне, а еще больше в Москве, заключался в том, действительно ли речь представляла собой изменение взглядов президента или просто "музыку настроения" предвыборной кампании.
Во время короткой встречи с Громыко в Нью-Йорке 23 сентября президент Рейган сказал ему, что он хочет "ничего меньше, чем реалистичных, конструктивных, долгосрочных отношений с Советским Союзом". Он повторил практически то же самое послание, когда четыре дня спустя увидел Громыко наедине во время его первого визита в Белый дом с сентября 1978 года, во время которого они обменялись мнениями.
Громыко встретился с Шульцем и в своем выступлении на Генеральной Ассамблее 27 сентября довольно жестко, но прямолинейно изложил советскую позицию, самым важным элементом которой было повторение советского мнения о том, что "именно конкретные дела, а не словесные заверения могут привести к нормализации ситуации в наших отношениях с США".63 А речь президента представляла собой лишь словесные заверения.
Несколько других событий, возможно, неоправданно, ставили под сомнение искренность или непоколебимость поворота администрации Рейгана к диалогу и переговорам вместо конфронтации. Накануне выступления президента он провозгласил Национальный мир через силу - формальность, не имеющая реального значения, за исключением того, что она придала президентский ореол внутренней пропагандистской кампании, проводимой антиразрядной Коалицией за мир через силу и Американским советом безопасности.
Платформа Республиканской партии на выборах 1984 года, принятая незадолго до этого съездом, на котором полностью доминировал президент Рейган, также заявляла, что "глобалистская идеология Советского Союза и его руководство, одержимое военной мощью, делают его угрозой свободе и миру на всех континентах", и подразумевала, что советский экспансионизм несет ответственность практически за каждое нарушение мира во всем мире. Он отверг как "иллюзию" то, что советские лидеры могут разделить наши устремления. И несмотря на то, что президент Рейган ранее отказался от клятвенного обещания поставить цель военного превосходства, он обещал держать Соединенные Штаты "сильнее любого потенциального противника".