Вартуша покачивала Тишу, молясь Камулу и Хлебодарной, чтобы тот не заплакал. В административном корпусе стояла звенящая тишина, и детский голос непременно бы привлек внимание. Разговор в кабинете закончился. Вартуше не удалось узнать никаких подробностей, и это укрепило в мысли поговорить с Мохито. Признаться в подслушивании. Попытаться выяснить, о каких документах шла речь, и при чем тут хутор и Борислав.

Поговорить немедленно – догнав и окликнув – не удалось. На выходе из административного здания Вартушу ждали волки Гвидона с рулоном ватмана. Показалось, что настало время расплаты за «Уголок позора». Вартуша поставила Тишу на асфальт и приготовилась к превращению – на ногах она не могла противостоять даже одному спецназовцу, а на лапах был хоть какой-то шанс дать сдачи. Бритоголовые проявили дружелюбие, одарили Вартушу незамысловатым комплиментом, а Тишу – персиком из сада Вероники, после чего перешли к делу. Оказалось, что у огнеборцев в холле, рядом со входом в музей, есть поздравительный стенд «С днем рождения». Гвидону через неделю должно было стукнуть тридцать три. По мнению бойцов, такая красивая цифра требовала чего-то большего, чем банальное распитие бузинного пива. Торты Гвидон не ел, золотые перстни и часы не носил, поэтому подразделение посовещалось и решило одарить его произведением искусства в виде поздравительного плаката. Только обязательно с розочками.

Оторопевшая Вартуша отказалась ехать к огнеборцам, чтобы посмотреть, как выглядит стенд, забрала бумагу и пообещала показать карандашный рисунок до того, как приступит к раскрашиванию. По пути домой они с Тишей обошли кучу веток – сегодня специалисты из службы озеленения опилили деревья над «Сидящими», увеличивая доступ солнечного света к будущему куполу. Тиша уронил персик, подаренный волками, подобрал веточку с двумя абрикосами и громко засмеялся. Мохито возник как из-под земли – на самом деле, появился из-за щитов, огораживающих скульптуры. Вартуша, не размениваясь на любезности, спросила в лоб:

– Что такое УСБ?

Мохито ответил:

– Управление Собственной Безопасности.

И только после того, как подобрал упавший персик, спохватился:

– А почему ты спрашиваешь?

Вероника бы повела разговор правильно: пошутила, пококетничала и получила интересующую ее информацию на блюдечке с золотой каемочкой. Вартуше до нее было как до луны, поэтому она призналась в подслушивании и потребовала ответа на вопросы:

– В чем тебя обвиняют? Что это за документы, о которых говорил Светозар? И при чем тут Борислав?

Мохито уперся и отказался отвечать. Велел помалкивать – «Светозар лучше знает, что делать, любая оговорка может ему помешать» – и перевел беседу на приближающиеся Зажинки.

По традиции в этот день к алтарям Хлебодарной приносили связки пшеничных, овсяных и ржаных колосков, и маленькое круглое печенье, покрытое лимонной глазурью – во славу солнца, которое должно было отогнать грозы от грядущей жатвы. Праздник долгое время был в забвении: человеческая церковь не поощряла ни празднование летнего равноденствия, ни Зажинки, искореняя языческие ритуалы, а паства Камула перестала жечь костры на общинной площади и выбрасывать в воду головешки, чтобы уберечь деревни и поля от пожаров – возложили охрану жилищ на огнеборцев. Да и Хлебодарной мало что доставалось – жизнь в городах разобщила, обычай ставить опару и месить тесто под утренние песни ушел в прошлое. Даже в деревнях перестали накрывать столы, резать караваи, раскладывая ломти на блюдах, угощая соседей и путников, позволяя брать, сколько душе угодно. Оборотни ждали августа, Сретения, недельного поста и щедрого разговения в День Преломления Хлеба – сейчас, когда праздник закреплял очередную годовщину мирного договора, его отмечали с размахом.

Зажинки начали возрождать как фольклорный фестиваль. Собрали пригоршню разных традиций, притянули Иоганна-Колоска и Росицу-Травницу, вспомнили плывущие по воде венки, костры, озарявшие летние ночи. В городах, на площадях и возле храмов, ставили «хлебные деревца», поощряя пекарей соревноваться и увешивать их калачами. Открывались летние ярмарки. Павильоны и прилавки украшали искусственными и живыми подсолнухами, початками кукурузы, плели чучела из соломы, заманивая в них Демона Снопа. На ярмарках продавали овощи и фрукты, мед, свежие и сушеные лекарственные травы. Где-то Зажинки ограничивались двухдневным празднеством, где-то, как в Ключевых Водах, торговые ряды на набережной строили на совесть, разделяя плетеными заборами, и убирали только осенью, после Дня Урожая.

Вартуша призналась Мохито, что никогда не пекла круглые печенья с лимонной глазурью. Дома, на севере, не чтили ни Иоганна-Колоска, ни Росицу-Травницу. И Хлебодарной мало внимания уделяли. Договор Сретения был для медведей чем-то далеким, День Преломления Хлеба праздновали формально – могли отнести кексы к алтарю, а могли и не отнести. У поларов властвовал Феофан-Рыбник. Белый медведь, принятый в свиту Камула, ныряльщик, охранитель лунок для подледной охоты. Он не запятнал себя кровью в Сретение, поэтому ни гризли, ни полары не считали себя обязанными держать пост. И мед к алтарям Хлебодарной не носили – не занимались пчеловодством. И выпечкой Феофана не баловали.

– Помню я это все, – кивнул Мохито. – Мать только раз февральских рыбок напекла для Феофана, обычно вяленую треску к алтарю клали, на том и заканчивалось. Здесь не так. Здесь солнце жарче, а празднуют щедрее. С июля начинают, в ноябре заканчивают, потом короткий перерыв и уже Йоль, поворот Колеса Года, и снова праздник.

– Тебе здесь нравится? – осмелилась спросить Вартуша. Вроде бы, глупо звучало: не нравилось бы – уехал. Но ей хотелось сравнить свои впечатления с тем, кто помнил тусклую северную жизнь.

– Иногда очень жарко, – вздохнул Мохито. – Хочется спрятаться в глубокий погреб и залечь в спячку среди лета. И по службе загрузка выше – постоянные проверки на взрывные устройства, патрулирование, заминированные машины, террористы-смертники. Но лучше чем в столице. Я тут прижился, ни домой, ни в столицу не хочу.

Он наклонился к Тише:

– Пойдем на ярмарку?

Тот бросил ветку с абрикосами, забрал у Мохито персик, и неожиданно четко ответил: