Такое развитие событий озадачило и, вероятно, опечалило греков, привыкших устраивать торг для соискателей сана митрополита Киевского и всея Руси. Но время шло, и ни Москва, ни Вильно не меняли своей позиции. Тогда наконец греки решили послать на Русь своего человека, афонского монаха и патриаршего порученца Фотия. 1 сентября 1408 года (в новый год по византийскому календарю) Фотий был посвящён патриархом Матфеем I (1397—1410) в сан митрополита Киевского и всея Руси.
Личность митрополита Фотия мало известна историкам. По некоторым сведениям, он принадлежал к кругу учёных интеллектуалов и был близок со знаменитым богословом, монахом константинопольского Студийского монастыря Иосифом Вриеннием. К этому можно добавить, что готовность Фотия отправиться в далёкую и дикую страну, опустошённую княжескими усобицами и татарскими набегами, показывает в нём сильное религиозное чувство. Положение митрополита Киевского и всея Руси требовало не только миссионерской отваги, но и трудолюбия, способности понять другой народ, выучить чужой язык. Всё это представляет Фотия как человека выдающегося, закалённого долгими годами иноческого безмолвия в афонских скитах.
Символика дат, их совпадения были любимым предметом размышлений для средневековых мудрецов. Митрополит Фотий прибыл со свитой в Киев ровно через год после своего посвящения — 1 сентября 1409 года. Приурочивание церковно-политического события (въезд в город нового иерарха, прибытие чудотворной иконы, закладка храма или крепости и т. п.) к календарному празднику было обычным способом возбуждения религиозного энтузиазма народа.
Древний Киев с его соборами и монастырями, святынями и легендами — корень русского православия. Но корень этот был иссохшим. Первая забота, с которой пришлось столкнуться Фотию в Киеве и литовских епархиях своей обширной митрополии, — розыск имущества митрополичьей кафедры, расхищенного в период безвластия между кончиной Киприана и прибытием Фотия (1406—1409). Благодаря своему авторитету и опыту управления предшественник Фотия митрополит Киприан держал хозяйство митрополии под контролем. Но когда рука стареющего Киприана стала разжиматься, митрополичье добро потекло по зарукавьям. С кончиной Киприана грабёж принял тотальный характер. Не только мелкие жулики, но и крупные хищники приняли участие в разграблении наследства митрополичьего дома.
Митрополит Фотий энергично принялся за восстановление хозяйства, но вскоре понял, что здесь замешаны крупные фигуры вплоть до самого великого князя Витовта. Попытки вернуть похищенное наталкивались на яростное сопротивление новых владельцев. Митрополит быстро нажил себе врагов среди литовской православной знати.
Между тем Фотия ждали в Москве. Пробыв полгода в Киеве, митрополит начал собираться в дорогу. Отношения между Москвой и Вильно в это время несколько улучшились благодаря мирному договору, заключённому в сентябре 1408 года после московско-литовского противостояния на реке Угре (23, 205).
22 марта 1410 года, накануне Пасхи, Фотий прибыл в Москву. Здесь он нашёл ту же печальную картину, что и в Киеве. «Митрополичий дом» — как называли в то время всё хозяйство митрополичьей кафедры — был разграблен, митрополичьи сёла обезлюдели. Трудно было найти ответственных за грабёж. Всё сваливали на разгром Северо-Восточной Руси в нашествие Едигея (декабрь 1408 года) и набег на Владимир царевича Талыча (1410). Деятельность Фотия затруднялась падением авторитета константинопольского патриарха. В одном из своих посланий (1393 год) патриарх Антоний упрекал московского князя Василия I в отсутствии должного уважения по отношению к Константинополю. Дошло до того, что имя византийского императора в Москве перестали упоминать на великой ектении. В ответ на эти упрёки москвичи только посмеивались и пожимали плечами. Нравы Царьграда и его безвыходное положение были хорошо известны в Москве.
Василий Дмитриевич встретился с Фотием, посочувствовал его горю. Князь оценил достоинства митрополита. Одно из них состояло в том, что Фотий был «учителей», то есть считал своим долгом обращаться к пастве с посланиями по разного рода нравственным и дисциплинарным вопросам. В настоящее время известно 46 произведений, надписанных именем митрополита Фотия (53, 8). Никто из киевских митрополитов до Фотия не имел достаточно способностей и желания для такого количества сочинений. Послания Фотия носят компилятивный характер и состоят главным образом из фрагментов Священного Писания и творений Отцов Церкви (53, 19). Однако иногда он поднимается до ярких образов. Рассуждая об ответственности христиан перед Богом, Фотий с горечью восклицал: «Блюдитеся убо, възлюбленнии, яко дние лукави суть, и время своих слуг поставлеет. И не чудитеся, взлюбленнии о Господи, аще пастырие образом суще, паче же волцы быша» (53, 116).
Летописец высоко оценил митрополита: «Бе же Фотий митрополит смыслен зело и добродетелен и мужествен» (23, 34).
Митрополит мог бы привести пример того, какие «лукавые» времена на дворе, из своего собственного опыта. Во время подготовленного нижегородским князем Даниилом Борисовичем набега татарского царевича Тальпа на Владимир (лето 1410 года) он едва не попал в плен к татарам. Только в последний момент митрополит узнал об опасности и при помощи своих доброхотов укрылся в лесах в окрестностях Сенежских озёр близ Владимира.
Посланное из Москвы войско обратило в бегство татар Тальпа. Отслужив панихиду по убиенным, Фотий поспешил в Москву...
Сотрудничество великого князя Василия Дмитриевича и митрополита Фотия изначально было связано с головокружительным матримониальным проектом: женитьбой старшего сына константинопольского императора Мануила II Палеолога (1391—1425) Иоанна на дочери Дмитрия Донского и сестре Василия I Марии.
Браки между русскими князьями и византийскими принцессами были большой редкостью и до прихода монголов (63, 366, прим. 3). С приходом же «поганых» они прекратились вовсе. Русь рассматривалась всем христианским миром как улус Золотой Орды. Родниться с монгольскими данниками не желал ни один европейский правитель. Единственный «международный» брак, на который могли рассчитывать русские князья, — женитьба на знатной монголке в Орде. Но такой союз для русского князя всегда был отравлен горьким привкусом унижения.
Можно думать, что в Москве Фотий выполнял роль свахи. Отправляя его на Русь, Мануил поручил митрополиту обговорить матримониальное дело с великим князем Московским. Грекам нужны были русские деньги, чтобы поддерживать существование остатков некогда великой Византийской империи. Император лелеял столь же фантастический, сколь и заманчивый для греков план: при помощи русских убедить хана Золотой Орды напасть на турок с востока и тем спасти Империю.
Несмотря на детский возраст княжны Марии (которой было тогда всего десять лет), план стали проводить в жизнь (28, 55). В 1411 году невесту «отпустили» в Константинополь ко двору императора Мануила. Василий Дмитриевич спешил. Отблеск византийского величия должен был укрепить его положение как главы всего сообщества русских князей.
Однако, как это часто бывало в истории, хитроумные планы правителей разрушила случайность. Прожив в Константинополе три года, русская принцесса скончалась от морового поветрия. Её жених Иоанн VII Палеолог имел долгое и беспокойное царствование (1425—1448). Не знаем, вспоминал ли он свою малолетнюю русскую невесту. Но русская история сохранила этот несостоявшийся брак как некую историческую мечту. Исполнение московско-византийского брачного проекта в силу неблагоприятных обстоятельств пришлось отложить на полторы сотни лет. В 1472 году византийская принцесса Софья Палеолог станет второй женой московского великого князя Ивана III...
Управившись с «византийским проектом», митрополит Фотий решил, что настало время для поездки в Киев и далее по литовским православным епархиям. Обычно такие митрополичьи объезды сопровождались рукоположением новых епископов на смену умершим, провинившимся или ушедшим на покой. Под 6919 (1411) годом летопись сообщает: «Того же лета поеха Фотеи митрополит в Литву и тамо на Киеве постави Савостияна владыку ко Смоленьску» (28, 55). На Рождество Богородицы 8 сентября 1411 года митрополит в Луцке поставил Туровского владыку Евфимия. Далее Фотий отправился в Галицию. На праздник Всемилостивого Спаса 1 августа 1412 года он выехал из Галича в обратный путь, в Москву.
Примечательно, что свои торжественные деяния Фотий приурочивал к значимым церковным праздникам. Митрополит знал, как с помощью красочного ритуала создать в народе религиозное возбуждение.
Путешествие Фотия по литовским епархиям в 1411— 1412 годах было своего рода подвигом. Он проехал около полутора тысяч вёрст в одну сторону и столько же — в обратную. И что это были за вёрсты! Разлившиеся реки, разбитые дороги, местные царьки и просто разбойники... Но в Москве его ждал не заслуженный отдых, а новые козни столичной знати, ненавидевшей Фотия и как чужака-грека, и как честного человека. Спесивые московские бояре опасались влияния митрополита на великого князя, невежественные иерархи не могли простить ему византийской образованности.
За более чем годовое отсутствие Фотия в Москве повторилось то, что было и раньше: расхищение владычных вотчин и статей дохода. Торопясь скрыть следы своего воровства, расхитители принялись настраивать против Фотия великого князя Василия Дмитриевича. Митрополита обвиняли в том, что он отдаёт предпочтение Киеву и Литве, отправляет туда «узорочье церковное и сосуды» из Москвы (23, 223). Всё это была явная клевета хотя бы потому, что и Москва, и Киев были много раз опустошены татарами и никаких особых драгоценностей не было упомянуто даже в завещаниях московских князей.