Если бы лично меня спросили: в чем, по вашему мнению, главное счастье человека? – я бы ответил: в том, чтобы
«Единственное счастье, о котором мужественный человек когда-либо заботился, было счастье, заключающееся в должном выполнении его работы. Не о том, что они не могут есть, а о том, что они не могут работать, вот в чем сущность жалоб всех мудрых людей. Да, единственное несчастье человека, действительно, состоит в том, что он не может работать, не в силах выполнить своего назначения. Смотрите: незаметно пройдет день, промелькнет наша жизнь, и наступит ночь, когда ни один человек уже не сможет работать. Когда настанет эта ночь, наше счастье и несчастье исчезнут, и не останется никаких следов от того, были ли мы счастливы как самые жирные свиньи в стаде Эпикура, или несчастны, как Иов на обломках своего благополучия, как поэтичный Байрон с его гауэрами и великими страданиями в сердце. Но наша работа не исчезнет, не уничтожится. Короткий, шумный день с крикливыми призраками в их бумажных коронах из сусального золота проходит, и наступает, наконец, божественная, вечная ночь с ее тишиной, правдивостью и диадемами из звезд. Что ты сделал и как? Твое счастье и несчастье были только должным возмездием, от которого не осталось и следа, но покажи нам твои дела, твою работу, чтобы мы все могли их видеть» (Томас Карлейль. «Этика жизни»).
Замечательно изменение во взглядах на труд, внесенное Великой Октябрьской революцией в СССР! То, что раньше воспринималось трудящимися как проклятие и что, сопровождаясь бесчеловечной эксплуатацией рабочего, женщины-работницы и детей их, начиная чуть не с 7-летнего возраста, теперь, в республике Советов, обратилось, по цитированному уже мною выражению в «дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». Можно сказать, что в СССР все теперь измеряется трудом, и трудящийся чувствует себя не рабом, а хозяином жизни, ибо о подневольности уже говорить не приходится и все трудятся и отдают, не жалея, свои силы на
Герои Социалистического Труда отмечаются золотой звездочкой, которую они носят на груди. Красивый символ! Вот бы так-то украсили рабочего в XIX веке – в Англии, Франции, России! Да куда там! – о почете думать уже не приходилось, когда и голая борьба за существование не была обеспечена.
Герои труда – это, действительно, лучшие люди страны, и золотая звездочка обеспечивает им почет и уважение везде и всегда.
Поэтому в Советском Союзе мы вправе, более, чем где бы то ни было, говорить о
Не надо ломиться в открытые двери и доказывать, что любовь к женщине и брак по любви являются одним из наиболее полных выражений личного счастья. Это все знают. И вся художественная литература, живое отражение жизни, свидетельствует об этом.
Вот сейчас передо мной, совершенно случайно, лежит на столе «Петр I» А. Н. Толстого. На стр. 617 Меншиков рассказывает Петру, как он уговаривал Шереметева отдать ему Екатерину:
– Уступи девку… Дворец отдам, последнюю рубашку сниму!..
Стоила, стало быть, любовь-то и дворца, и последней рубашки…
Да это что – «Петр I»! Капля в океане!.. Но вода в капле – та же. Любовь к женщине – это счастье, за которое можно отдать все, до последней рубашки, и не жалко. Так оно и есть.
Знаменитый художник Репин писал 20 августа 1891 года Татьяне Львовне Толстой, дочери Льва Николаевича:
«…В свободные часы мечтаю, что встречу же, наконец, и я однажды такую женщину, в которую влюблюсь уже на остаток жизни, серьезно и безраздельно!.. Каков старикашка! Слышал бы это Лев Николаевич, что бы он подумал!? Надеюсь, вы этого никому не расскажете. Ведь я об этом уж много лет мечтаю и, признаться, теперь уже и не верю в осуществление этой мечты. Мне пора уже в альтруисты. Но на аскетизм я не способен, мне так надоедает эта возня с самим собою. Жизнь так прекрасна, широка, разнообразна; меня так восхищают и природа, и дела человека, и искусства, и науки, и колоссальные дела силами природы»136.
Мило и откровенно.
Конечно, любовь не простое дело. Из-за нее можно и погибнуть. И гибли: сотни, тысячи, миллионы. Но миллионы миллионов были счастливы.
Этот огонь спустил на землю сам Бог – deus sive natura137. Эта любовь – жестокий и сладкий закон, от подчинения которому никто не может уклониться. С выполнением этого закона связано и продолжение рода человеческого на земле. Узел завязан крепко. Даже Христос, надземный и надмирный, не решился его развязывать и подтвердил, что супружеские связи «сочетавает» Бог. А Л. Н. Толстой, начиная с «Крейцеровой сонаты», посвятил годы неблагодарной борьбе с соблазном женской любви и, конечно, так ничего и не добился. В конце своих дней он напоминал еще, при случае, о «недостижимом идеале» целомудрия, но, кажется, уже понимал и видел, что идеал этот так же далек от земли, как был далек и в дни его юности и как останется далеким навсегда и в будущем.
«На крапиве не родится виноград, из лжи не выведешь правду; из смешения лени, равнодушия, невежества с безумием и развратом не возникнет
Кто это говорит? Толстой? Нет, Победоносцев, обер-прокурор Святейшего Синода, главный вождь и руководитель российской реакции138. Он тоже требовал, как и Толстой, «нравственного обновления». И тоже, как и Толстой, только этим «нравственным обновлением» и предлагал ограничиться, –
Образец прекрасной, гармонической, истинно-счастливой семейной жизни, в которой такое почетное место занимали труд и служение искусству, представляет собою семейная жизнь особо любимого Толстым великого композитора Иоганна Себастьяна Баха (1685–1750). Может быть, это идеал, уже недостижимый для современного человека. В самом деле, семья И. С. Баха построена была на началах патриархальных, давно уже отвергнутых если не в деревне, то в городе. Главою семьи считался и признавался отец. Ему все подчинялось беспрекословно, но зато и его обязанности общего кормильца, покровителя и защитника были не малы. При этом Бах принадлежал к людям, твердо верящим в единство брачной связи и в необходимость оставаться верным подруге жизни до смерти, и сурово отстранял все возможные соблазны. Самое же главное то, что между ним и его женой Магдалиной (оставившей ценные записки) существовала глубокая духовная близость, основанная, во-первых, на их глубокой религиозности и, во-вторых, на понимании женою великого гения мужа и на некоторой доле ее собственной музыкальности.
Таким образом,