С своим правдивым и мудрым
Вспоминается давнишняя книга И. И. Мечникова «Этюды оптимизма». Помню, я читал ее в тульской тюрьме в 1915 году. Л. Н. Толстой, не переносивший и не допускавший, чтобы кто-нибудь решал основные вопросы жизни иначе, чем он сам, считал эту книгу неумной. Но у меня не было, нет такого впечатления. Правда, больше всего места в «Этюдах оптимизма» посвящено научному доказательству того, что постоянное употребление болгарского йогурта (уничтожающего вредные бактерии в нашем желудке) удлиняет человеческую жизнь. Но в заключении книги Мечников подымает вопрос как раз о том, что человек, проживший нормально-долгую, – скажем, 90– или 100-летнюю, – жизнь, изживает всего себя и, вследствие этого, спокойно и без возражений принимает смерть. Так что задача наша, по Мечникову, сводится, собственно, к тому, чтобы оберегать нормальное течение нашей жизни и стараться, пользуясь всеми радостями ее и деятельно работая на общее благо, не уйти из жизни преждевременно, а продержаться в ней до пределов самой глубокой старости. Тогда человеку естественно будет желать отдохнуть, естественно – закрыть навсегда очи и завещать жизнь своим детям, своим потомкам.
Мечников описывает таких, сытых жизнью и готовых покорно расстаться с ней, глубоких стариков, и его теория и доводы кажутся нам сами собой напрашивающимися и вполне обоснованными.
Да, только бы перестал человек сам безрассудно губить свое тело и сокращать свою жизнь, – пьянством, дурманами, развратом, организацией войн, отказом от физического труда, излишествами всякого рода, – и жизнь наградит его, как библейского патриарха, «долготою дней» и он расстанется с нею c спокойствием и достоинством Авраама, Исаака, Иакова.
Смерть молодого еще может рассматриваться как несчастье, катастрофа, но кончина глубокого старца – благовременна и благословенна. Мечников прав.
Родной мой брат Вениамин, 73-летний старик, человек, вообще-то, бодрый и жизнерадостный, с грустью упомянул в письме о щемящей, жалобной ноте в романсе Чайковского о том, что «были дни светлого счастья… и этого счастья не стало»145.
«О словах этих и о жалобной этой ноте, – писал я в ответ, – я не очень задумываюсь. У меня сложилось твердое отношение к конечности нашего телесного бытия как к непреложному, извечному закону, которому надо повиноваться. Существование наше
Добавлю, что и
Лично я, – скажу тебе искренно и по душам, – готов к расставанью с жизнью в любую минуту».
Мы не можем, вместе с церковными людьми, верить в воскресение человека. Нам чужда и теория библиотекаря Румянцевской библиотеки в Москве Н. Ф. Федорова об «общем деле» всего человечества, состоящем в том, чтобы воскресить всех умерших, при содействии науки, как непонятно и то, что подобная теория могла увлекать целый ряд интеллигентных людей и в том числе Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Но уже более привлекательным кажется нам разделяемое миллионами индийцев буддийское представление о «реинкарнации», о перевоплощении душ, поскольку мы можем наблюдать, в разных формах, явление духовной наследственности в человечестве. Но так как и тут от нас требуется не столько
Вот – строки из одного сочувственного письма.
«С большой печалью прочла я Ваше письмо о кончине верного друга-жены. Стольких потерявшая сама, я знаю тяжесть
Часто жизнь бывает трудна, жестока. Труден
Вспоминаю о своей матери, писательнице, поэтессе. Она была трудным человеком, и жизнь с ней была трудна и полна взаимных несправедливостей. И что же? Все это ушло безвозвратно из памяти сердца. Остались же навсегда неугасимые огни таланта, материнской любви, человеческого обаяния, душевного благородства, великой человеческой красоты.
Старайтесь же сохранить самообладание, мужественно перенести боль и горечь потери, чтобы не прекращать движения дальше и выше, в жизни и труде, всегда нужных многим и многим, для кого живем и работаем» (Ариадна Эфрон).
«Все в мире растет, цветет и возвращается к своему корню. Возвращение к своему корню означает успокоение, согласное с природой. Согласное с природой означает вечное; поэтому разрушение тела не заключает в себе никакой опасности» (Лао-Тсе)146.
«Смерть уже много лет не имеет для меня и тени трагичности. Она кажется трагичной лишь постольку, поскольку человек уверен, что вселенная существует для увеселения его личности. Но как только увидишь ясно, что личность твоя – лишь орудие для творческого усилия вселенной, – нечто вроде радиоприемника, – то исчезновение личности становится лишь заслуженным отдыхом, конечно, при условии, что ты работал честно и изо всех сил» (Виктор Лебрен).
«Неужели тебя страшит перемена? Ведь ничто не делается без перемены. Нельзя согреть воды без того, чтобы не совершилось превращение с дровами. Питание невозможно без изменения пищи. Вся мирная жизнь есть ничто иное, как перемена. Пойми, что ожидающее тебя превращение имеет тот же точно смысл, что оно только необходимо по самой природе вещей. Надо заботиться об одном, как бы не сделать чего-нибудь противного истинной природе человеческой, надо поступать во всем, как и когда она укажет» (Марк Аврелий)147.
Есть еще одно соображение, помогающее нам привести в норму отношение к смерти, и тут мы, наверное, сойдемся с Л. Н. Толстым. Смерть, без сомнения, наиболее тяжела
«Старушка-крестьянка за несколько часов до смерти говорила дочери о том, что она рада тому, что умирает летом. Когда дочь спросила: почему? – умирающая отвечала, что она рада потому, что зимой трудно копать могилу, а летом легко. Старушке было легко умирать, потому что она до последнего часа думала не о себе, а о других»148.