Медсестра оперировавшего меня хирурга была его основной медсестрой, то есть, будучи на работе, она была всегда приписана к нему. Подобный подход позволял сформироваться отношениям. В тот момент, когда мы покидали больницу, я по-настоящему чувствовала, что мы разделили между собой роль матери. Она сделала столько всего, чтобы о нем позаботиться.

Любопытно, что хотя у нас и были месяцы на подготовку, прежде чем нам позволили забрать его домой, мы не торопились все подготавливать. Мы стали несколько суеверными после того, как нам пришлось возвращать мебель, заказанную для первого ребенка, так что не спешили подготавливать детскую. У нас были друзья, которые понимали нашу непростую ситуацию, и они утешали нас рассказами про то, как они сами совершенно не подготовились, когда принесли домой своего ребенка.

Моя подруга Дана, которая была со мной в ночь, когда я умерла, сказала нам: «На самом деле вам только и нужны, что пара ползунков, немного подгузников и несколько бутылочек. Вот и все». Оба ее ребенка были приемными, и она точно так же до последнего не хотела захламлять дом детскими принадлежностями, которые в итоге могли и вовсе не пригодиться. «Проблема с таким подходом, однако, – предупреждала она нас, – в том, что когда вы все-таки вернетесь домой, то практически наверняка вскоре окажетесь на парковке универмага детских товаров, поедая тако из закусочной и одновременно пытаясь сообразить, что вам все-таки нужно купить, чтобы не дать ребенку умереть».

Другой наш друг первые два месяца укладывал их ребенка спать в выдвинутый ящик комода, застеленный одеяльцами, пока вместе с женой они не выспались достаточно, чтобы без лишней ругани купить кроватку. Словно в подтверждение своих слов он напомнил нам, что вырос в стране третьего мира и понимал, что это совершенно не соответствовало родительским стандартам в США.

В конечном счете я все-таки согласилась, что нам следует купить мебель, когда стало ясно, что, по всей вероятности, мы все-таки принесем этого ребенка домой. Даже несмотря на его физическое присутствие рядом, для меня это все равно было весьма решительным и смелым шагом. Мы купили кроватку цвета слоновой кости, комод с латунными ручками под старину, который выступал и в роли пеленального столика, а также высокий ультрамариновый шкаф. Мы оставили кресло-качалку с тахтой с нашей первой злополучной поездки в магазин за мебелью для ребенка – они сослужили мне прекрасную службу, когда я болела. Мы попытались их освежить синей декоративной подушкой и тем единственным одеялом, что мне удалось связать за время моего пребывания в больнице, повесив его на спинку кресла. На стене были размещены три нарисованные мной картины. На первой был невероятно большой слон в балетной пачке, балансирующий на крошечном мяче. Вторая изображала шпрехшталмейстера в виде обезьяны в смокинге и цилиндре с тростью в руках. Наконец, на третьей картине был огромный медведь в праздничном колпаке, который ехал на маленьком велосипеде по натянутому под куполом цирка канату. Мне хотелось, чтобы в его воспоминаниях с раннего детства отпечаталась уверенность в том, что даже самые невероятные, фантастические вещи способны произойти, если позволить себе в них поверить.

В первую ночь вместе с ним у нас дома я уселась в кресле-качалке, чтобы его покормить. Я положила связанное мной одеяло на колени и принялась любоваться им, восхищаясь, что, хотя это и было законченное одеяло, мне все равно было видно каждую петельку и узелок пряжи. Процесс его создания был прямо перед глазами даже спустя долгое время после его завершения. Я села, придерживая шею ребенка рукой, как меня этому учили медсестры. Рэнди стоял рядом, оцепенев и не говоря ни слова, из-за чего я подумала, что я как-то неправильно кормлю или держу ребенка.

«Что? – спросила я. – Что не так?» – и увидела, как у него на глаза наворачиваются слезы.

Последовала длинная пауза, прежде чем он заговорил. «Когда-то я смотрел, как ты спишь в этом кресле. Ты знала, что я не спал всю ночь, переживая, что ты умрешь, если я усну? Я прислушивался к твоему дыханию и так боялся, что потеряю тебя». Он покачал головой от нахлынувших воспоминаний.

Мне казалось, я его понимаю. Он смотрел на меня, когда я кормила нашего ребенка в кресле-качалке, но видел при этом мой призрак. «Но теперь со мной все в порядке. Тебе нет нужды переживать».

«Да, я знаю. Я не переживаю и мне не грустно, – сказал он, вытирая слезы. – Я счастлив. Это один из тех случаев, когда мечта становится явью. Думаю, тогда я даже не осмеливался мечтать увидеть в один прекрасный день, как ты сидишь, раскачиваясь, с нашим ребенком в этом кресле. Мне просто хотелось, чтобы ты была в порядке».

«И вот это случилось», – улыбнулась я.

«И правда случилось», – улыбнулся он в ответ.

Я сидела, раскачиваясь с нашим ребенком, и размышляла о том, что каждый ребенок является своеобразной выжимкой их всех предыдущих поколений, концентрированным экстрактом ДНК, истории и привычек, черт характера и стремлений. Старые духи постепенно испаряются, оставляя только малую часть своей истории.