Но я-то хотела сейчас сказать и о другом. Я хотела сказать, что, помимо творчества, мамина жизнь была заполнена до предела. Встречи. Путешествия. Друзья. Общение, жажда общения.
Среди бесчисленных маминых встреч она выделила в своих мемуарах несколько, оказавшихся для нее особенно памятными.
«Время от времени судьба по разным причинам сталкивала меня с необыкновенными, как сама жизнь, личностями.
Миша Светлов.
В стихах Светлова – душа, ум, мудрость, беспредельная любовь к людям.
Светлов широко обнимал жизнь, видел ее во всех проявлениях, умел отличить главное от второстепенного, умел прощать и не замечал мелочей. Он их понимал и потому обращал в шутку. А вот о больших чувствах – чувствах добра, доброжелательности, о желании видеть все окружающее в лучшем свете писал он свои стихи. Его высказывания по каждому поводу были настолько меткими, поучительными! Недаром они приобрели афористическую форму и ценность.
Помню нашу встречу у ВТО не то в 1931, не то в 1932 году. Я горько пожаловалась на то, что мне тоскливо, что рапмовцы советуют мне бросить писать музыку, что я на распутье. Он очень ласково взял меня под руку и сказал: “Идем, старуха, к Бороде (это был шеф-повар ресторана ВТО) и испробуем его капусту – увидишь, ты поймешь, что стоит жить на свете”. Мы, действительно, зашли в ВТО и за столиком со знаменитой капустой он стал читать мне стихи, которые сочинил в тот день. Спросил: “Ну как?” Я была благодарна ему за то, что он окунул меня в море мыслей, в поэзию. И выходя, он сказал мне на прощанье: “А ты говоришь”. Вот и все. А как он мне тогда помог. Даже не знаю чем.
Светлов всегда писал стихи на животрепещущие темы. А остались они навечно. При жизни Светлова держали как-то в тени, в то же время прославляя поэтов, которые не оставили по себе и следа. Какая-то закономерность, идущая с давних времен, наводит меня на мысль, что кажущееся современникам “ненормальным” оказывается впоследствии тем, что остается, в отличие от создаваемого людьми, живущими по всем правилам, навязанным им обществом.
Помню первую встречу с Сергеем Михалковым. Это было еще раньше, году в 1928–1929-м.
Иду я по улице Горького, и вдруг раздается за моей спиной голос: “Хотите написать музыку на мое новое стихотворение, только оно о клопах”. У меня не хватило ни юмора, ни понимания. Я не поверила, что он говорит серьезно, а это было на самом деле. Меня даже оскорбило такое предложение: музыка, священная музыка, и вдруг клопы. Михалков уже тогда писал басни.
Впоследствии, немного ближе познакомившись с семьей Михалкова, с Н. П. Кончаловской, я стала больше понимать стиль их жизни. Как-то я позвонила Наташе Кончаловской (еще до войны мама написала несколько детских песен на ее стихи и переводы из английской поэзии. Их первыми исполнительницами были Наталья Дмитриевна Шпиллер и Наталья Петровна Рождественская. –
Помню и другие встречи: например, с Иосифом Уткиным. Помню, как поразила меня его элегантность, в то время как мы все были одеты бог знает как. И как это ни казалось странным в то время, его элегантность, даже шик, сочетались с чудесными, наполненными искренним чувством патриотизма, лирики и юмора стихами. Благодаря знакомству и дружбе с Левой Книппером мне довелось бывать в обществе Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, ибо Лева был ее племянником и жил в ее квартире на Гоголевском бульваре.
Помню длинный стол, уставленный изысканными яствами, а в торце стола сидела величественная и довольно сердитая Ольга Леонардовна. Около нее весь вечер почему-то стоял Н. Волков. Остальные сидели. Однажды вечером там были Шебалин, Качалов, Мясковский. Книппер и Качалов сидели друг против друга. Так как я сидела рядом с Левой Книппером, то вдруг услышала, как они после некоторого количества выпитого сговорились и начали громко ругаться бранными словами, но с невозмутимыми и приветливыми лицами. Эксперимент им совершенно удался, так как никто из гостей этого не заметил. Они были страшно довольны.
Летом Ольга Леонардовна разрешила во время своего отсутствия провести две-три недели в ее домике в Гурзуфе.
Удивительно уютный уголок на берегу моря со “своей” бухточкой, защищенной со всех сторон скалами, и прямо в скале маленький домишко, почти игрушечная терраска – райский уголок.
Л. Книппер и мой муж Н. Чемберджи решили пойти на Яйлу и дали мне задание: за время их отсутствия научиться плавать. Видимо, после того, как я чуть не утонула в Клязьме.
Дав мне указания, как этого добиваться, они с сумками за плечами ушли. Кстати, Лева Книппер был отличным альпинистом.
Со следующего дня я приступила к выполнению задания, уходила в море до того места, где вода доходила до плечей, и бросалась в воду, стараясь удержаться на поверхности. И вдруг перед их приходом мне стало стыдно, я взяла и кинулась в воду с головой, подумав, что не умру же я, когда подо мной дно. И о чудо! Я почувствовала тот момент, когда поплыла. Честно скажу, это было огромной радостью для меня. После этого я в течение нескольких часов тренировалась и смогла не ударить в грязь лицом к возвращению из похода Левы и Коли.
Я пишу об этом потому, что в то лето мое достижение показалось мне очень важным и интересным. А для Левы и Коли оно было предметом легкого подтрунивания. Во всяком случае, уезжая из Гурзуфа, я была преисполнена уважения к самой себе. Представляю, какое удовлетворение должны чувствовать спортсмены, преодолевающие разного рода трудности.
Но почему-то иногда спортсмены хотят сочинять музыку, а композиторам так хочется стать умельцами в спорте.