Сколько раз композиторы откликались на почти невыполнимые заказы: напишите музыку к радиопередаче – девять номеров в партитуре, срок – четыре дня. И брались. Я и сама так написала музыку к “Путешествию с корабликом”, “Сказке о Бабаджане”, передаче “Чук и Гек” и другим. Эти срочные работы над партитурами, возможность экспериментальных попыток обрисовать тот и иной образ и тут же услышать результат, на ходу менять неудавшиеся места – все это научило меня более разумно справляться с инструментовкой других сочинений».
Много работая для детской музыкальной редакции, мама подружилась с ее заведующей Идой Федоровной Горенштейн. Весьма привлекательная женщина, крупная брюнетка с изящными чертами лица в стиле ретро, женственная, мягкая, хорошего нрава, веселая и очень серьезная в своей работе, Ида Федоровна, помимо многочисленных достоинств руководителя большой и серьезной редакции, отличалась совершенно бесценным качеством – она любила и, как говорится, чувствовала музыку. Я не раз видела на ее глазах слезы, вызванные искренней и талантливой музыкой. Конечно, ей приходилось иногда как члену партии (мог ли не член партии руководить одной из редакций на радио?!) идти на какие-то компромиссы. Но это случалось редко. В основном она руководствовалась чисто художественными ценностями, выкручиваясь из трудных ситуаций с помощью бессмысленных формальных доводов, убеждавших тем не менее руководство.
Вообще мне редко приходилось читать более чем заслуженные похвалы в адрес детского радиовещания. А между тем именно детское радиовещание подарило слушателям настоящие шедевры, радиопостановки, которые обожали не только дети, но и взрослые. Бабанова – Оле Лукойе; незабываемый артист и человек, талантливейший актер и режиссер – Николай Владимирович Литвинов – Буратино и много-много других ролей, а «Радионяня»? А «Клуб знаменитых капитанов»? Где это все? Причины исчезновения очевидны. Во-первых, ушел из жизни Николай Владимирович Литвинов, опровергнув еще одну «истину» сталинских времен. Он оказался незаменимым. Незаменимыми оказались и его талант, и энтузиазм, и теплые интонации его знакомого всем детям голоса, и его неистощимые выдумки, и его настоящая любовь к детям, уважение к ним, желание сделать их лучше. Во-вторых, под гнетом режима детское радио оказалось тем единственным прибежищем, где можно было позволить себе многое, что исключалось во «взрослом» вещании, и, прежде всего, фантазию, эту очаровательную ипостась таланта. Помню, что над обеими детскими редакциями, музыкальной и литературной, начальствовала Анна Меньшикова. Она была настоящим, не бутафорским, как Ида Федоровна, а «честным» членом партии. К чести ее могу сказать, что хоть и очень строго она решала многие вопросы, а все же часто брала на себя ответственность и разрешала на свой страх и риск подозрительные по тем временам, «безыдейные» передачи. Помню, все волновались, когда радиопередача шла на утверждение к Меньшиковой. Она могла и подпортить немного, но вот чего никогда не прощала – это халтуру. Ее увлекало по-настоящему высокое качество. Не помню теперь, под каким формальным предлогом «ушли» Иду Федоровну, а выжил ее взращенный ею же заместитель, некто К. Вот тогда-то все и кончилось. К. музыки не любил, он хотел только денег и «чтобы самому стать композитором».
«Одной из следующих моих работ были Три Симфонических вальса, о записи которых мне хотелось бы рассказать. В то время на радио главенствовал прекрасный, опытнейший дирижер, очень уверенно чувствовавший себя за пультом, Александр Васильевич Гаук. Многие считали счастьем попасть к нему в руки. И мне тоже повезло. Он согласился продирижировать мои вальсы.
На первой же репетиции, когда за пульты сели сто человек, а на дирижерскую подставку встал мощный, очень авторитетный хозяин оркестра, я почувствовала себя несчастной мухой, над которой сейчас начнут измываться оркестранты, придется что-то вычеркивать, что-то добавлять для густоты звучания и так далее. В Первом вальсе я после каждого периода вставила один такт – с одной паузой и двумя четвертями аккорды пиццикато, гармонически переводящие в другую тональность, и так во всем Первом вальсе. Я считала это своей находкой, освежавшей линию развития. Вдруг ко мне обернулся Гаук и громко крикнул: “Зара, кому нужны эти такты? Я думаю, их нужно убрать”. И обернувшись к оркестру, спросил: “Ну как, убираем?” В оркестре несколько человек пожали плечами, кто-то из группы деревянных высказался не в мою пользу, и Гаук сказал: “Прошу эти такты вычеркнуть”. У меня не было никакого мужества возражать, в горле стоял ком, и так это и осталось в партитуре и в голосах – перечеркнутым.
Прошло некоторое время. Главный редактор детского радиовещания Ида Федоровна Горенштейн хотела сделать мне подарок к дню рождения и, вызвав дирижера Жюрайтиса, сделала фондовые записи этих вальсов по тем нотам, которые взяли из библиотеки радио с вычеркнутыми тактами. Когда мне принесли домой пленку, то вместе с радостью и горечью я испытала какую-то безнадежную грусть.
И вот до сих пор “крутят” эти вальсы, уже много лет, с досадными для меня купюрами. Вступление ко Второму вальсу, которое Гаук тоже вычеркнул, Жюрайтис восстановил по собственному решению.
С 1950 до 1960 года я дневала и ночевала на радио. Я была связана почти со всеми музыкальными редакциями. И массовой песни, и эстрадной, и симфонической, камерной и детской, и везде мне было интересно.
В эстраде я работала редко, но никогда не старалась принижать эстраду в смысле гармонии, фактуры, развития материала. То же касалось и детской музыки».
В пору моей молодости исполнительница эстрадных песен Клавдия Ивановна Шульженко была настоящей знаменитостью. Попасть в число исполняемых ею композиторов было трудно. Клавдия Ивановна относилась к своему репертуару чрезвычайно требовательно. Прежде чем решиться на исполнение той или иной песни, она множество раз ее слушала, потом думала, снова слушала, пробовала петь, строила образное решение – я, пожалуй, и не знаю еще столь требовательных к репертуару эстрадных исполнителей. Каждая песня, которую она пела, превращалась в спектакль-миниатюру. Не обладая могучим голосом, К. И. Шульженко отличалась необыкновенной музыкальностью и артистизмом. Это делало ее пение художественным достижением. Одухотворенность, живой ум, женственность делали ее неотразимо привлекательной, ее простое лицо эффектным. Я уж не буду описывать ее ослепительные концертные платья отменного вкуса. А ее поклоны публике в пол? Все это вспоминается как праздник, несмотря на мое в общем-то достаточно скептическое отношение к так называемой советской песне. К. И. Шульженко сделала знаменитыми две мамины песни: «Малыш» и «Я разлюбила вас» на стихи Людмилы Глазковой. Всегда бисировала их. И, конечно, на не искушенного в музыке слушателя сильное впечатление производило мамино авторство в этих именно песнях, а не в симфонических или камерных жанрах. Мама всегда относилась к этой части своей популярности хоть и с юмором, но и с нескрываемым удовольствием.
Романсы, по-видимому, вершина маминого творчества, при советской власти не были модным жанром, хотя почти все так называемые серьезные композиторы отдавали ему дань. Почему этот жанр представляется мне особенно трудным? Просто потому, что в романсе не за что скрыться. Не нагромыхать оркестром, не вставить цитатку из другого романса, да и человеческий голос вынужденно остановит в дешевой погоне за чисто умозрительными эффектами. В романсе художник предстает нагим. Это его лирическое излияние. Есть у него талант сделать свое лирическое высказывание понятным, волнующим? Диктует ли ему что-то или кто-то способ выразить чувство? Или он вымучивает из головы пустопорожние мелодические изгибы, подкрепляя их добротной гармонией? Недаром очень редки удачи в области вокального жанра, где отсутствие таланта нечем заменить. Вспоминаю, сколько сил отдал сочинению романсов Юрий Александрович Шапорин. Счастливо слились в единое целое пушкинские стихи и найденный музыкальный образ в его романсе «Заклинание». Как и все прочее, гениальны вокальные циклы Прокофьева. Но среди других, находящихся как бы на огромном подъеме, авторов вокальной музыки все же основным кажутся ходули, на которые водрузили идею, а отнюдь не музыкальное образное решение. И сколько бы ни звучали эти надуманные сочинения на концертной эстраде или по радио, ничто не убережет их от забвения. «Заклинание» Шапорина пели и будут петь, этот романс волнует. Есть, конечно, и другие удачи. Мне не хочется называть десятки обреченных на забвение вокальных опусов даже великолепных композиторов. Вины ведь здесь нет, одна только беда. Между тем ведь вокальная музыка так хороша у русских композиторов – даже и самые неискушенные слушатели знают романсы Рахманинова, Чайковского, Римского-Корсакова, Мусоргского, Даргомыжского, Глинки. Можно и не перечислять.
Но советская «музыковедческая» мысль отодвинула романс как жанр на самое распоследнее место. Какие там личные чувства, какая там любовь. Это все временно отменили. И когда мама писала романсы (а она писала их всегда), то нередко встречала недоуменную реакцию коллег: в особенности «песенники» находили романсы никому не нужными.
Сколько горечи и боли вызывала у мамы судьба романса, на время скрывшегося в тени песен, распевавшихся народом. Мама не могла остаться равнодушной к этой тенденции. Перебирая пожелтевшие листки ее записей, я нахожу все новые и новые свидетельства ее глубокой заинтересованности в жизни романсов. Сохранилось даже ее письмо в Секретариат Союза композиторов. Не знаю, было ли оно отослано (думаю, что да), привожу его таким, каким оно сохранилось в архиве: