У художника ответы иногда опережают вопросы. Это тоже, как и о “таинственных пропорциях”, сказал Пастернак. И действительно, если обратиться к сочинениям Шостаковича, Прокофьева, то ведь так оно и есть. Когда Шостакович писал Седьмую симфонию, то он уже ответил на многие вопросы, которые задавались гораздо позже. Сила гения состоит в том, чтобы видеть дальше, его взгляд на мир длиннее: он может предвидеть – это высший дар.
Часто можно услышать, что язык музыки исчерпан, что роман устарел, что в пейзажах уже нет ничего нового. Это глубокое заблуждение. Ведь творчество – это жизнь. А жизнь бесконечна. И бесконечен метод высказаться, и бесконечен метод исполнительства, потому что бесконечна разность индивидуальностей.
Если раньше, да и сейчас, человек верил в Бога, то есть обожествленного человека, то в наш век остается вера в человека.
Эта вера вмещает в себя очень многое. И главное в ней – это вечное стремление. Стремление к лучшему, стремление к познанию, стремление к наилучшему выражению себя в искусстве.
На вопрос “как вы понимаете счастье?” я бы ответила, что счастье заключается в этом вечном стремлении. Вот достигнут предел мечтаний и этот момент является началом новых. Когда же этого беспрерывного стремления нет, то человек останавливается в своем развитии и быстро превращается в благополучного мещанина. Он начинает жаловаться на неудачно сложившуюся судьбу.
Жизнь человека строит любовь. Любовь к другу, любовь к детям, к труду и, наконец, к своему делу. Любимая профессия – это подарок судьбы, ибо этот подарок бесконечен.
От любых невзгод можно укрыться в своем труде, особенно если этот труд увлекает. Вот почему так важно суметь выбрать свое дело».
Послесловие
Ценность музыкального произведения мама определяла одним – его дальнейшей жизнью. Я помню борьбу, в которую вступали композиторы, чтобы на том или ином фестивале было единожды исполнено их сочинение. В Москве это был фестиваль «Московская осень». Ходить на концерты этого фестиваля было настоящим мучением – звучали произведения «секретарей» (подобно «секретарской литературе»), скучные, вымученные; именитые дирижеры шли иной раз на самые неожиданные выходки, лишь бы не участвовать в фестивале.
Мне радостно поставить точку в тот момент, когда сбылись мамины представления о жизни произведения. Прошло более четырех десятилетий, как ее нет, и вот вдруг (все кругом спрашивали: «А что, у мамы юбилей?») без всякой юбилейной даты дважды состоялся концерт из произведений Зары Левиной.
Мне трудно найти слова благодарности Галине Алексеевне Писаренко, явившейся его инициатором. Лучше расскажу, как это было. В январе 1998 года, спустя семь лет после смерти Святослава Теофиловича Рихтера, каменная, оцепеневшая, как-то необратимо уже изменившаяся, уходящая из жизни Нина Львовна Дорлиак, пригласив нас с Сашей к себе на ужин (она приготовил незабвенный картофельный салат Ольги Леонардовны), вдруг сказала мне: «Валюша, Галя просила вас передать ей ноты – она хочет сделать концерт из произведений вашей мамы. Будет петь сама и ее ученицы». Я, конечно, страшно обрадовалась, собрала ноты, сделала копии (многие романсы были в единственном экземпляре) и оставила их Нине Львовне для Галины Алексеевны.
17 мая 1998 года не стало Нины Львовны.
Ворошить тему полного осиротения на земле после смерти двух этих людей я не стану.
Я не очень верила в то, что концерт состоится, но, помня о том, что речь шла об осени, все же позвонила Галине Алексеевне и спросила ее, как обстоят дела. И услышала в ответ: «Конечно, концерт состоится. Их будет даже два. Один в зале Дома композиторов, в клубе у Григория Самуиловича Фрида, а другой в зале Антрепризы, 15 октября и 25 ноября 1998 года. Вы даже не представляете себе, с каким увлечением мои девочки учат романсы, они буквально дерутся за ноты».
Будучи любимым другом Нины Львовны и высоко ценимая Святославом Теофиловичем, Галина Алексеевна Писаренко несет в себе лучшие их традиции отношения к музыке: серьезность, глубину и отшлифованность в передаче намерений автора. За неделю до концерта меня пригласили в консерваторию на прогон концерта. Действительность превзошла все мои ожидания. Я хорошо знаю, что такое настоящий голос, и помимо всего прочего хотела бы сказать о поразительном чисто вокальном богатстве и музыкальной культуре исполнения в классе Г. А. Писаренко. Девочки выходили одна за другой, становились к роялю и в сопровождении Юлии Никитиной, волнуясь и стараясь, пели настолько хорошо, что мама, верно, удивилась бы, даже привыкнув к таким своим исполнительницам, как Виктория Иванова или Нина Исакова. Два отделения, составленные из романсов и вокальных миниатюр мамы, пропели мне за два часа волшебные девочки.
Справившись со слезами, я как могла благодарила их и рассказывала, что советовала мама при исполнении того или иного романса, какое огромное значение придавала каждому слову.
Всем сердцем чувствую, что Галина Алексеевна и студентки были бы достойны большой и развернутой рецензии на их концерты. И я даже попробовала робко обратиться в соответствующую газету. Но куда там… Обойма продолжает быть прежней. Бог с ней.
Я как многоопытная слушательница боялась, что на концертах они не будут так хорошо петь, как пели на репетиции. Но и тут все оказалось не так. Царственная в своей ослепительной красоте Галина Алексеевна, ее талантливые студентки, музыка создали ту редкую атмосферу, когда слушатели были не просто слушателями, а сопереживателями музыкального действа. Самые далекие от музыки люди говорили мне потом, что едва ли часто получали такое удовольствие на концерте.
Состоялись оба концерта, у меня есть их запись. Музыка живет. И в числе свидетельств этой жизни – сами ноты из библиотеки Московской консерватории. Почти истлевшие, прозрачные, тысячекратно подклеенные, надставленные, подписанные, дописанные там, где бумага совсем разорвалась.
«Ведь творчество – это жизнь. А жизнь бесконечна».